Алексей ДЬЯЧЕНКО
(Ленинградская обл.)
|
* * *
На фоне сосен снег всплывает
в слепой аквариум окна
неуточнёнными словами –
сед и язычески мохнат.
На землю нет причин стремиться,
её недельное тепло
днесь, избегая компромиссов,
бараньим боком припекло.
Потустороннее круженье
за лист прозрачного стекла
воюет – верою блаженен,
кто в знанье меры снегом слаб!
Так расписанием от мира
санкт-петербургской суеты
отрезан выгодою зримой –
мир в эти строчки уместить –
поэт приподнятого слова
волной идущего тепла
от шаурмы пустоголовой
на нашем нынешнем заплат
ларьков на месте ранней грязи,
не обустроивших всю грязь –
снег воспаряет кверху князем,
так по-российски возбодрясь!
И сосны – сотканного чётче
и осязаемо тесны,
снег над чертой в билетном счёте
к стеклу представленной весны.
* * *
Большинству доступно –
Большинству доступно –баба
и босяцкий быт,
астматическою жабой
оставляет быть
мимо мира интересов,
значимых иным:
всё равно, что припереться
с грелкой под камин!
И – писательские сопли
на жилетки жмёт,
не «Конкорд» из белых сопел
сквозь воздушный мёд
к остывающей бетонке
где-то в Ле Бурже…
Прочитавший жизни стольких,
ставлю на фужер
коньяка от Валентино
светлого, на спор,
что в знакомство до интима
сход к постели скор.
И – растерзанный победой
в споре ни о чём
верен выспренним обетам –
словно обречён.
Петергоф
Белесоватый холм фонтана
подъемлет брызг тяжёлый сноп
почти футбольными финтами
в прохладе у тропы лесной,
и мшелый мрамор
и мшелый мрав Нижнем парке
росу рассветную допьёт
с весёлой иволгою в паре,
что в дуплах вовсе не поёт.
Туман соседнего залива
от полуметра на траве
клубами утренне завило
у чаши яшмовой, правей
сомкнула даль аллею в точке
за трепетавшей пеленой
одной из царских прежде
одной из царских прежвотчин,
что всем нам
что всем намвоцерковлено.
* * *
Водосточных труб хоралы
выдыхают ливень оземь,
и сквозь капель окуляры
смотрит май в цветную осень.
Восходящие потоки
брызг над лужами вдоль сквера
удивляют слепотою
ниспадающего сверху!
Напитав асфальт водою,
туча пепельного цвета
в смоге грохота потонет,
майским громом разговевшись.
Скрип трамвая в повороте
передразнивает эхо:
грозовой разряд короткий
остановки все проехал…
Окна кухонных затиший
приоткрыты маем в полдень
выходного дня защитой
и безделицею полной.
Всё – сошлось в дали проспекта
удаляющимся клином,
умаляемым гротескно,
неожиданно тоскливым!
До икоты зацелован
гром у всполохов обилья,
в тёплом секторе циклона –
поцелуй дождя навылет.
* * *
Памяти Саньки Антонова –
соседа и друга детства,
в сорок лет умершего от рака
Иероглиф сосны под окном
манит из дому в дивные дали
манит израстревоженного
манит израстреводетским сном
о восточных морях подо льдами.
Будет создан трёхдневный запас,
и от бабушки в тайне продукты
откочуют к забору под лаз,
а оттуда коты украдут их.
Ну, хоть всё без родительских слёз
и вне сыска в окрестностях леса.
Баснословно богаче, чем Крёз
был в мечтах о путях бестелесных!..
Позже понял про деньги, бензин,
одолжение близким – остаться:
в детстве
в детствевечность
в детствевечностьтянулась
в детствевечностьтянуласьдо зим –
нынче мчатся года прямо в старость.
* * *
Гибели К-159
Многотонной надёжности склепы
населённого слова «приказ»,
сквозь эмаль проступившие слепо
от гранита на дышащих нас.
Для титана ничуть не глубины
километр прессовавшей воды,
где частицами гемоглобина –
звука в толще подлодки следы.
Оболочка земного пространства –
мириады помельче других –
искушает мгновеньем напрасным
уничтожить планету под гимн.
И за чин по отставке лампаса
в адмиральски пожизненный спурт
лейтенантов из сельских подпасков
высекает позёмочный прут.
На титановых спинах подлодок
сединою сентябрьских рос –
непроглядных глубин поволока
для живуче бескожих устройств.
* * *
Пронзительного запаха опят
по синь полна безлистая опушка,
а журавлей валторны протрубят
о ценности своей свободы пущей!
Гроза сноп телеграфного столба
ветрам зимы звучать оставит арфой,
а клин гусиный чёлкой ото лба
всё отгоняет неотвязность африк.
Неузнаваемость за тридцать лет
возросшего над детскою тропинкой –
листом гербария лишь в памяти истлеть,
что выше возвращенцем окропимо…
В пейзажах нет привычных прежде форм
и чистоты – до звона – от рассвета:
закат вознёс лиловой смерти горн
в желанье за неверье разговеться.
* * *
Духоту июльской пыли
стадных троп на водопой
ливень каплями вскопытил,
только шелест подавай!
Завертелся лист осины
резвым флюгером к воде,
в парке иссухо тенистом
ос в тупую звень продев.
На листе окна в линейку
крупной клетки рамы вязь
отпотело древним клеем,
запах мёда липко взяв…
Мечут молнии друг другу
супротивно две гряды,
облаков свои хоругви
к горней выси отрядив.
Сухопутного циклона
азиатское тепло,
отливало заоконно
ливня белое стекло.
* * *
Дочери Анастасии посвящаю
Я образ дочери оставлю
судьбой гонимого отца:
лазутчески во вражьем стане
к прекрасной женщине пристать
тогда сумевшего зачем-то,
за год до появленья в свет
ещё судьбы одной не тщетной,
Бог даст, без жизни во вдовстве!
Бог даст, без жизни во вдовстве
за обличительной любовью
не разувериться во всех,
нас жадно ждущих на свободе:
когда ещё так нужен был
не для отцовского креста ли –
любой женой остужен пыл,
я образ дочери оставлю.