Адриан ПРОТОПОПОВ
(Санкт-Петербург)
|
Ночь
Ночами пьют русалочки
густой настой глуши;
как эскимо на палочке,
маячат камыши.
Уснули мысли гнусные,
соблазны-подлецы,
и в небе звёзды вкусные
висят, как леденцы.
И спит под каждой ёлочкой
глухая тишина,
в ручье – лимонной корочкой –
купается луна.
И, души сладко мучая
укорами вины,
бездомные, дремучие
по лесу бродят сны.
Мечтами полуночными
стекает, как обман,
дурманными, молочными
отварами – туман.
Сквозь тьму к ручью гремучему
по слуху, на «авось»,
треща сухими сучьями,
под утро выйдет лось.
И пьёт он тихой сапою,
копытя влажный след,
и соком клюквы капает
с лосиных губ – рассвет.
Портрет
Мольберт очнулся ото сна,
пока жена легко дышала,
пока соблазнам не мешала
ночная исповедь окна.
Пока дымился свежий чай
и пахло призраком сирени,
твои озябшие колени
открыло утро невзначай.
Хоть было призрачно и рано,
но бился ветер у виска,
и ты – в объятиях дивана,
и счастье первого мазка!
Тепло
То светло, а то вдруг трудно
всё бредёшь своей тропой.
Чувства маются подспудно,
мысли мечутся толпой.
Кто откликнется на Слово?
Кто придёт к тебе за стол?
На полях хрустит полова,
край земли пустынно гол.
Стаи птиц несёт по кругу,
их тревожный крик густой
всё относит дальше к югу,
над землёй своей пустой.
Ты сидишь, невольный грешник,
прислонясь душой к костру,
и орехами орешник
золотится на ветру.
* * *
Быть может, нас не стоит век,
и этот день, быть может, нас не стоит…
По лесу бродит странный человек,
и лес его, быть может, успокоит
святым шуршаньем праведной листвы
и ветром, растерявшимся в объятьях
безродных сосен, сумрачной травы,
колючих ёлок в их казённых платьях.
И, верно, выйдешь к таинствам ручья,
играющего в зайчики на плёсах,
и ощутишь касание луча
и свежих трав – в холодных жгучих росах.
Диагноз
Не знаешь, как идти туда –
вот так, без шляпы,
и как – без Страшного Суда,
и как – без папы?
Финал. Спешишь, сбиваясь с ног,
в мечтах по пояс…
Ах, Боже мой, «и я бы мог»,
да гложет совесть!
Ты не подонок и не ферт,
и суть не в роке,
но вот заткнулся твой мольберт,
подохли строки…
Как рыбки в баночке с водой –
на полке сына,
и молча нянчишься с бедой,
хоть тоже – стыдно.
Но не замолкнет вечный хор
враз – от инсульта,
и маразматик-режиссёр
всегда у пульта!
Сухой и дерзкий кулачок,
в глазницах – черти,
и ты идёшь, как дурачок,
в объятьях смерти.
А как же реки, как поля –
без нас, без смысла?
Да что там реки?! А Земля
зачем повисла?
И надвигается гроза,
и тени зыбки…
А как же – детская слеза?
А как же – рыбки?
* * *
Куда идти? Суровые кусты
с угрозами своих безудержных колючек…
Здесь истины бездомны и просты
средь солнца, неба и песков зыбучих.
Такая охватила тишина
в свои безродные душевные объятья,
и плоская бескрайняя страна –
соавтор мой, и с нею мы, как братья.
Нет ни воды, ни всполоха крыла –
неспешный ритм пустынной чахлой жизни.
Скелет давно умершего села.
И воет ветер на песчаной тризне.
Нет ни стихов, ни запахов, ни бед,
нет зависти, нет счётов и расплаты,
и только мой песком покрытый след,
под солнцем греясь, всё спешит куда-то.
Апрель
Когда вдруг вздумает апрель
на наши улицы нагрянуть,
то всё, что было тлен и прель,
что было призвано завянуть,
очнётся вдруг, засуетится,
и запоёт, и закричит,
растает снег, и вспыхнут птицы,
с картины выпорхнут грачи.
Всё, что казалось нам пропавшим,
что стёрла с памяти зима,
всё будет вешним, всё – пропахшим,
и всё начнёт сводить с ума.
Сорвёшь с души своей повязки,
пойдёшь куда-нибудь к реке
и станешь жить, как в детстве, в сказке –
прильнувшим к маминой руке.
Вдали гуляют беспричинно
безудержные облака…
Зимы прекрасная кончина,
апреля первая строка.
В лесу
Я войду в этот праздничный лес,
где травинки живут не спеша,
где от тропок до самых небес
воспаряешь, глубоко дыша.
И подумаешь: праведный Бог,
как же Ты, отрешась от себя,
эту вечную молодость смог
даровать нам, нас тайно любя!
Пусть бредёт по тропе человек,
собирая в лукошко грибы,
рядом шествует маленький век,
отмечая уроки судьбы.
И бежит, суетясь, ручеёк
меж замшелых корявых корней…
Жизнь – всего лишь на счастье намёк,
но мы тянемся, веруя, к ней.
Не заблудится в чаще душа,
снова выйдешь к уютным домам,
охватить эту тайну спеша,
посвящённую солнцу и нам!
У Чёрной речки
По веленью слепых хромосом
размножаются бурно несушки.
Жизнь приходит, как сказочный сон,
и уходит, как сказочный Пушкин.
Так весною застенчивой снег
вдруг растает под пологом ели,
и весёлый земной человек
гибнет в сладком дурмане дуэли.
Но спешишь, поглощая елей
в этом чистом дыхании сосен,
обалдевший от Болдина, в осень
под покровом притихших полей.
Пусть душа не родит ни строки,
но, созревший ко времени года,
весь замрёшь вдруг у стылой реки,
как над Чёрною речкой – Природа.
Поэт
Не узнаешь, найдёшь ли ответ или отклик
на вопросы, которым по сути не нужно ответа…
Где-то в запах полыни бредёт незадачливый ослик,
наслаждаясь полётом над степью весеннего света.
И светает опять, и опять, пробудясь, чудеса
одаряют простым озареньем востока.
Разве страшно поверить в чужие совсем голоса
и, поверив, испить наслажденье и запах восторга?
И бредут по земле, по воде, по песку, извиваясь, следы,
и душа, пробуждаясь с Землёй, воспаряет не ввысь ли?
Ты ещё далеко, ты не веришь приходу беды,
ты не ищешь опоры в надёжной, запасливой мысли.
Над простором Земли пробуждается снова заря,
снова люди, спустившись к реке, ставят бредни и сети,
и какая-то птица, бездомно и вольно паря,
ощущает себя долгожданной и званой на свете.
