В.Е. ПЕТРОВ
Многоюбилейный год Вальтера Райнера[1]
Именно таким – многоюбилейным – стал первый «полукруглый» год нового тысячелетия для мало известного, к сожалению, даже и у себя на родине, но, несомненно, талантливого и по-своему «знакового» – и творчеством, и биографией – для знаменательной эпохи начала прошлого столетия немецкого поэта Вальтера Райнера. Ему было ровно тридцать лет, когда он погиб после инъекции повышенной дозы морфия на печальной временной квартире в самом центре Берлина. Для мира это прошло почти незаметно: ни некролога в прессе, ни панихиды, ни поминальных торжеств, – только похороны без каких бы то ни было церемоний. Самоубийства маньяков не были редкостью в Берлине двадцатых годов. И кто же тогда знал, что этот маньяк был поэтом, лириком, стиль которого производил впечатление на многих знатоков немецкой поэзии.
Лишь немногие знакомые прежних лет, преимущественно художники-экспрессионисты и богема, помнили его и были так же глубоко потрясены, как художник Конрад Феликсмюллер (1897–1977). Чтобы создать другу юности памятник, он написал картину «Смерть поэта Вальтера Райнера» (1925): открытое окно, из которого падает в ночь человек, под ним пёстро освещенное и, в то же время, мрачное, призрачное море домов большого города, над ним тёмное небо с блёклой луной. Одна рука вяло свисает, ещё сжимая только что опустошённый шприц; другая вытянулась вверх, вцепилась в поисках спасения в тонкую тюлевую занавеску. Фигура человека как бы балансирует, укутанная в темноту, мгновение между небом и землёй, когда нет смерти, но и жизнь уже улетела.И сцена – большой город, ночь, беспомощность, опьяняющий полёт – как бы цитирует произведения того, кто изображён на картине: Вальтера Райнера, в звучании стихов которого просьба или мольба, редкий крик или жалоба – это всегда слова изгоя, «угрюмого поэта», каким видел себя он сам, страстно желающего во многих своих строфах отделиться от мира, окончательно выйти из «ущелья боли» больших городов, которые его одновременно ослепляли и страшили.
С годами страх вырос и особенно бурно стал разрастаться по ночам. Кокаин и морфий разгоняли его разве что на часы, чтобы он, как только дурман улетучится, с ещё большей силой набрасывался на больного. Вальтер Райнер катился по смертельной спирали вниз; и сам знал об этом. «Amor fati», заключительное стихотворение последней книги, заканчивается строфой[2]:
Я огнём горю безмерным дней моих, ночей недавних.
Верен вновь любви безвестной; смесь восторга и рыданья
на губах! Я смерти данник. Пью, чтоб радостно уснуть.
Так случилось, что книга избранных произведений Райнера на немецком языке после длительного перерыва вышла в Лейпциге в 1985 году – к 90-летию автора. И в том же году несколько её экземпляров попали в нашу страну. Спустя год такое едва ли уже могло бы произойти: спустя год мы «выходили» из Афганистана, и буквально вслед за этим событием в нашу жизнь вошли – и вошли оттуда – в невиданных прежде масштабах и с неведомым прежде откровением наркотики… Недвусмысленно антивоенная и в ещё большей степени анти-дурманная книга поэта, на себе испытавшего действие и войны, и наркотиков, обретала значение интеллектуальной бомбы. Именно этим – наряду с вызывающим по тем временам названием своим «Кокаин» – она обратила на себя внимание, и появившиеся на прилавке экземпляры, несмотря на свою невероятную дороговизну, разлетелись в считанные часы. В Германии, по понятным причинам, и на этот раз книга такого впечатления на публику не произвела.
Ну, а теперь, собственно, об авторе и его творческом наследии.
Райнер – литературный псевдоним Вальтера Шнорренберга. Он родился 18 марта 1895 года в Кёльне-на-Рейне в семье торгового агента. Доходы семьи были весьма ограниченными, однако достаточными для того, чтобы послать сына учиться в реальную гимназию, которую в 1911 году он успешно закончил. Райнер намеревался продолжить образование в университете, но смерть отца в начале августа того же года помешала осуществлению этих планов. И 16-летний юноша вынужден осваивать коммерческую науку сначала в Кёльнском банке, а затем в фирме по экспорту вооружений в Лютихе, которую возглавлял один из его дальних родственников. Благосклонность ближних, однако, оказалась не слишком долговременной, и для Райнера с этого момента началась жизнь, полная скитаний, незначительных и случайных заработков. Впрочем, поначалу знание иностранных языков и приобретённые навыки позволили ему занять хорошую должность в представительстве продовольственной фирмы Дрейфуса в Париже.
В 17 лет, после благопристойных Кёльна и Лютиха, впервые оказаться в современном городе, в центре мировой культуры – это действовало возбуждающе, будоражило сознание и, к сожалению, не рождало вполне законных и оправданных опасений. Именно в Париже появляются первые стихи и прозаические заметки, которые позволили в дальнейшем разглядеть в Райнере серьёзного поэта, хотя писать и то, и другое он начал ещё во время учёбы в гимназии. Более того, с полным основанием можно говорить о том, что Париж доставил молодому литератору сумму впечатлений, которые он реализовывал на протяжении нескольких лет дальнейшей работы.
Когда в 1918 году часть его ранних парижских произведений появилась в книге «Пёстрый день», Иван Голль написал в письме «брату Райнеру»: «Позвольте мне сказать Вам на ушко, что мне именно Ваши парижские прозаические вещи очень и очень нравятся: вдохновенные, богатые событиями, переполненные бульварами. И потом: тёплый источник Вашего звёздного языка».
Осталась неизвестной причина, по которой Вальтер Шнорренберг вынужден был покинуть Париж в 1912 г., хотя, учитывая автобиографичность большинства его – особенно прозаических – произведений, вполне можно предположить, что события развивались по сюжету новеллы «Смерть мечтателя Готье Фема» – молодой человек так увлекся прелестями жизни большого города, что постепенно перестал уделять должное внимание престижной работе. Во всяком случае, финалом короткого парижского турне стало то, что весь 1913 год Райнер вновь проводит в Кёльне. А в 1914 г. столь же сильное впечатление, как Париж, на него производит уже Берлин.
Город пребывал в это время в военном ажиотаже, и Райнер почти сразу же был вызван на освидетельствование. Воинственная суматоха была, однако глубоко чужда пацифистам, с которыми познакомился вскоре поэт. Да он и сам не разделял милитаристского угара, царившего в центре города. Его тянуло в элегантные западные кварталы, на Курфюрстендамм, где дамы по-прежнему фланировали в самых модных парижских нарядах, где в легендарном кафе «Великая мечта» собиралась литературная и окололитературная богема. Райнер влился в неё довольно легко, хотя был здесь едва ли не самым младшим.
Особенно тесными были в это время его контакты с Йоханнесом Робертом Бехером, который слыл последовательным противником войны и как раз тогда собирался вместе с несколькими друзьями уклониться от призыва на фронт путём симуляции наркотической зависимости. По меньшей мере, несостоятельная идея, вероятно, заимствованная у писателя Фердинанда Хардекопфа, становилась для Райнера злым роком…
Дни, проведённые в этот короткий промежуток времени в Берлине, были для поэта, видимо, неделями. Настолько глубоко он успел проникнуть в мир литераторов и художников, проникнуться индустриальным флёром мегаполиса, что вполне освоил его как город своего поэтического творчества, город, с которым будет связана в дальнейшем и его жизнь, и его преждевременная смерть. Куда бы в дальнейшем ни заносила Райнера судьба, он неизменно возвращался сюда, испытывая поистине магическую силу притяжения Берлина, никогда, однако, не чувствуя себя здесь как дома. В 1918 году он напишет:
Берлин! Берлин! Путей бессчётных сердце!
Ты всех поездок цель! Святое море!
Но, горький злак, обнявшись, помолчим…
Почти на три года он должен был стать солдатом. Причём, после совсем короткого пребывания дома, отправлялся на фронт в Россию, но покидал Берлин со счастливой уверенностью в том, что вполне состоялся как профессиональный поэт. И, действительно, успех не замедлил дать о себе знать – уже в 1915 году первые произведения Райнера печатаются в престижном журнале Франца Пфемферта «Действие», где они вполне соответствуют по уровню текстам Теодора Дойблера, Макса Пульвера, Оскара Канеля, Ивана Голля и др.
Однако не прошли бесследно для молодого поэта опасные игры с наркотиками, более того, с этого времени они до конца жизни перестали быть игрой: уже в 1916 году состояние Райнера так ухудшилось, что необходимым был признан курс отвыкания, который он прошёл в госпитале Линденбург в Кёльне. После лечения Райнера собирались выписать, чтобы снова послать на фронт, но в декабре 1917 года арестовали. Его имя было найдено в списке клиентов одной из берлинских торговок морфием, и теперь Райнера обвиняли в «отказе от службы посредством причинения себе увечья, несовместимого со службой». Короткое время он провёл как подследственный в заключении на гарнизонной гауптвахте в Кюстрине. Затем, вероятнее всего, он был уволен из армии по признакам тяжёлой болезни без каких бы то ни было видов на трудоустройство в дальнейшем.
Так, в общем, довольно короткое время пробыв на фронте, Райнер, тем не менее, выносит оттуда массу впечатлений и острых душевных переживаний, которые переполняют его произведения, письма, заметки тех лет. В 1918 году часть написанного «в действующей армии» – как подчёркивает поэт в примечаниях – публикуется в книге с многозначительным названием «Море боли». Среди прочего в ней помещена знаменитая в те годы «Молитва верующего на передовой», которую ещё в 1916 году представил читателям журнал Рене Шикеле «Белые листы», печатавшийся в то время по условиям немецкой военной цензуры в Швейцарии:
Дай нам, блёклым в зверски мёртвой жизни,
то, что жаждем в глушь и голод,
рук своих палящий дай нам знак!
Столь же заклинающими и жёсткими звучат и призывы к миру, рассыпанные по многим стихам Райнера в эти годы. Например, этот – из большого стихотворения, которое так и озаглавлено – «На приход мира»:
Ну да! ты – мир! – Долгий гром рыданий семьи людской,
коленопреклоненной, танцующий хаос,
ах!.. и мольба бессильная, плечи сотрясшие!
Дани рыданий над океанами!
И такие стихи – отнюдь не только субъективное восприятие окружающего, это позиция целого поколения, молодого поколения, которое не верило в пропагандируемые «благородные» цели войны, но вынуждено было отдавать жизни за эти чуждые ему цели. Так рождалось и умирало то самое «потерянное» поколение, которое мир не потерял целиком только благодаря таланту и гениальности немногих выживших – они сумели донести до потомков весь ужас пережитого ими. Не последнее место в их числе по праву принадлежит и Вальтеру Райнеру, поэту с трудной литературной и жизненной судьбой. Но именно в его стихах, полных порой чрезмерных эпитетов и обобщений, свойственных поэзии экспрессионистов, невольно видится гораздо больше правды, если знать, что каждый эпитет в них, каждое обобщение – результат безжалостного эксперимента над собой, стоившего автору жизни – жизни, потерянной уже на другой войне, тихой, скудной и одинокой, но от этого не менее жестокой и безжалостной.
В марте 1917 года Райнер вновь в Кёльне, но уже в начале июня он переселяется в Берлин. Наиболее вероятной причиной отъезда видится ссора с матерью, которая была категорически против связи сына с бедной дочерью столяра Амалией Фридерикой Олле (1897–1980), которая происходила, кроме того, из семьи нехристианской, по мнению набожной франконки Эрнестины Шнорренберг. Райнер же влюбился в свою будущую жену, в свою Фо, с первого взгляда, и его решимости создать с ней семью не могли воспрепятствовать никакие доводы матери, бывшие, тем более, и отнюдь не бескорыстными. Любовь эта и недолгая совместная жизнь, раскрашенные опять же чрезмерными красками и эпитетами, стали главным содержанием любовной лирики и большинства сохранившихся писем поэта. Вот красноречивый фрагмент из посвящённого невесте стихотворения «Земная песнь»:
Приди! Имя скажи своё! –
Елена, Диотима, Беатрикс, Эрия,
Фо!
Матерь и Дева Мария!
Переехав в столицу, Райнер постепенно перенимает стиль жизни богемы. Правда, до середины 1918 года он всё ещё числился в различных ведомствах на «обязательной гражданской вспомогательной службе», а потому время от времени должен был не пренебрегать своими обязанностями по службе. Тем не менее, многие часы просиживал он в кафе романистов, где встретил старого друга Франца Кникенберга и обрёл нового в лице Рудольфа Дитриха, где встречал Эльзу Ласкер-Шюлер и графиню Матильду фон Лихновски, которую посещал затем на её вилле в Тиргартене; в кафе он познакомился с музыкантом Вернером Хейманном и его супругой Ло, здесь он видел Теодора Дойблера и многих других известных в то время литераторов, в той или иной мере одаривавших своим вниманием молодого поэта.
На протяжении почти трёх лет – с лета 1917 до весны 1920 года – Вальтер Райнер практически целиком посвящает себя профессиональной литературной работе. Его стихи, статьи, рецензии печатаются в многочисленных, по большей части авангардистских журналах – «Прекрасный раритет», «Флейта», «Сатурн», «Красная земля», «Новая театральная сцена» и др. Постепенно главными его литературными площадками становятся дрезденские журналы «Меншен» и «Новые страницы искусства и поэзии». Благодаря этому необычайно быстро нашёл Райнер и издательство, которое начало печатать его небольшие книжки. В конце 1917 года он активно участвует в создании общества экспрессионистов Дрездена «Группа 1917», среди учредителей которого – художник Конрад Феликсмюллер, писатель Хайнар Шиллинг, издательство «Дрезденер ферлаг фон 1917».
Это событие можно считать важнейшим в биографии Вальтера Райнера, поскольку Феликсмюллер оформляет в дальнейшем несколько его книг, а все они, за исключением последней – «Книги для Фо. Стихи 1918–20» – выходят в ставшем вскоре знаменитым дрезденском издательстве. На протяжении двух лет увидели свет восемь (!) книжек стихов и прозы Райнера. Однако реакция на публикации была сдержанной и противоречивой. В то время как критик либерального журнала «Литературное эхо» отметил в стихах Райнера лишь грубую запущенность языка, Герхард Аузлегер в «Прекрасном раритете» приветствовал появление сборника «Звучащее сердце» полным эйфории каскадом слов. Несколько более критично высказался в «Новом обзоре» Оскар Лёрке и был, пожалуй, более других близок к истине, найдя, наряду с известной долей «нервозного и крикливого», стихи, в которых «Райнер без искусного волшебства» поёт «исключительно своим звучащим сердцем».
А сердце пело зачастую бесхитростной романтической красотой:
Шелест листьев тишью тлена
в гуще леса опадёт.
Между туч, сестёр Вселенной,
скоро Сириус взойдёт.
Дол, над пашнею колдуя,
в птичьем гомоне уснул.
Пруд колеблет голубую
сверхдалёкую луну.
В декабре 1918 года, когда Райнер покинул Берлин, чтобы поискать обеспеченного существования в Дрездене, большая часть его литературных произведений уже была написана. В последующие годы появятся только некоторые дополнения. Во всяком случае, Дрезден никогда не играл в жизни поэта той роли, что была отведена в ней Берлину. Тем не менее, перемена места рождала, прежде всего, надежды, поскольку объективно Дрезден, наоборот, демонстрировал свою открытость именно авангардному искусству. В здешнем театре как раз в это время раскрылся талант Райнхарда Гёринга, а вскоре после этого и Фридриха Вольфа, музыкальные программы предлагали произведения Арнольда Шёнберга, в галереях Рихтера и Арнольда постоянно выставлялись произведения экспрессионистской живописи; здесь же, как уже упоминалось выше, были опубликованы и многие произведения самого Вальтера Райнера. И с полной уверенностью можно говорить, что их автор не был здесь безвестен.
И действительно, семья жила здесь в престижных районах, в Бюлау и в Вайсен Хирше, среди парковых ландшафтов солнечного высокого берега Эльбы. Здесь часто появлялись друзья. Но самое главное – Райнеру сразу же предложили работу, которая была ему по душе. Опубликовавшее его произведения известное дрезденское издательство предложило поэту редактировать не менее известный литературный и художественный журнал экспрессионистов «Меншен», который к этому времени уже год успешно работал. Но само по себе место это не давало всех необходимых средств для содержания семьи, а значит, нужда по-прежнему оставалась, что и привело к тому, что спустя несколько месяцев Райнер покинул эту последнюю свою престижную работу. А вскоре финансовые сложности начались и у самого издательства «Дрезденер ферлаг фон 1917».
Когда летом 1919 года Райнер обратился к его руководителю Вальтеру Ратенау с просьбой «предоставить ему единовременную материальную поддержку в связи с крайне бедственным положением любой приемлемой для Вас суммой», Ратенау отвечает ему предельно вежливо и посылает 50 марок. Райнер ожидал, безусловно, значительно большего – примерно 4–5 тысяч марок, – как это явствует из его более позднего обращения. Но на такую поддержку в то время не были способны ни издательство, ни близкие друзья поэта. В итоге вся сумма присуждённой Райнеру в том же году литературной Дрезденской премии пошла на покрытие накопившихся к этому времени долгов.
Есть свидетельства очевидцев, что зимой 1919 года они неоднократно встречали Райнера, который в суровые холода вынужден был выходить из дома без пальто; и этим свидетельствам, скорее всего, следует доверять. А вот утверждение самого автора, что он в этот период занимал должность «коммерческого директора» издательства Рудольфа Каймерера, представляется, как минимум, сомнительным. Совершенно же очевидно то, что именно в Дрездене и именно в это время к нему вновь возвращается оставившая было на время болезнь; более того, она прогрессирует, и Райнер переходит с лёгкого кокаина на тяжелый морфий. И это сыграло не последнюю роль в том, что продолжали рушиться и все другие его дрезденские планы. Замкнулся тот дьявольский круг, за границу которого поэт уже был не в состоянии вырваться.
Между тем, 4 февраля 1920 года семья Райнера пополнилась вторым ребёнком, родился сын Йоханнес. Поэт вновь попытался переломить себя и навязанный судьбой ход событий. Во всяком случае, он заверил Фо, что он «радостно и с глубоким счастьем готов нести ответственность» за неё и детей. Однако уже в мае семья вынуждена была распасться из-за полного отсутствия необходимых средств к существованию. Трёхмесячный сын, крёстным отцом которого стал Иван Голль, был отправлен им в Берлин в детские ясли постоянного пребывания, Фо с двухлетней дочерью Рене уехала к своей матери в Кёльн. Райнер в поисках работы скитался по Германии, из Дрездена через Кёльн в Мюнхен, оттуда через Берлин снова в Дрезден или Кёльн и так далее. Работу, когда её, действительно, всерьёз искал, он находил, но не долее, чем на несколько недель. Жалобные, но временами и хвастливые письменные просьбы о помощи и заявления о приёме на работу оказывались безуспешными. Это было время галопирующей инфляции, когда число рабочих мест резко сократилось, а на соискателе ещё и висело клеймо наркомана. А он, как и прежде, полагался исключительно на продолжение своей писательской работы.
В дневнике этого периода, действительно, встречаются названия «Земля», «Огненный сон», упоминаются два сценария фильмов. О своих планах написать то роман, то пьесу Райнер сообщает в письмах к жене, но всем этим планам не суждено было сбыться. «Книга для Фо» так и останется его последним изданным сборником. Райнер уходил из литературы столь же стремительно, сколь стремительно в неё вошёл; и ещё более стремительно наступало забвение. Во всём его литературном наследии едва ли найдётся десяток стихотворений, датированных двадцатыми годами. Правда, надо отдать должное поэту – это едва ли не самые проникновенные и, вместе с тем, менее других рассчитанные на «эффект» его произведения. Что же касается планов, то они простирались практически до последнего года его жизни, последняя такая запись об идее написания драмы датирована январём 1925 года.
Иными словами, все оставшиеся годы жизни после Дрездена с полным правом можно считать периодом вялого течения болезни. Поэтому он не мог ничего заработать, не мог найти стабильной работы, а потому, несмотря на все надежды, невозможным казалось ему и возобновление совместной жизни с Фо. И эта безнадёжность служила причиной того, что болезнь всё чаще обострялась. Его зависимость от наркотиков становилась всё более чудовищной. И мать, у которой он, полностью уже не способный к какой-либо работе, жил с января 1923 года, осенью 1924 года вынуждена была поместить его под опеку в закрытую провинциальную клинику по уходу за душевнобольными в Бонне, которую Райнер смог покинуть только в апреле 1925 года. А незадолго перед тем – судом без его участия был расторгнут брак с Фо, может быть, то единственное, что ещё заставляло его цепляться за жизнь. Доказательством тому – финал одного из последних его стихотворений:
Могла бы жизнь моя твоей согреться,
твой ангел песню пел бы, а в ответ
души моей звучало скерцо:
ты не потерянная, слышишь, нет!
тебя я не терял, и нет сомненья –
то воля свыше, детский наш обет –
на небе суждено нам единенье.
Осталось неизвестным, увидел ли Райнер ещё раз Фо перед тем, как вновь отправился в Берлин на поиски работы. Город, который однажды уже опьянил его, стал теперь «безжалостным и жалким! Жалким и немилосердным в своей гордостью напоказ выношенной жестокости». Бывали дни, когда ему нечего было есть и негде было переночевать. Райнер погиб вечером 12 июня 1925 года в бедной комнатушке дома на улице Канта, сделав инъекцию повышенной дозы морфия. Был ли это несчастный случай? Скорее всего, нет…
В написанной семью годами раньше новелле «Кокаин» он рассказал историю наркомана, у которого не осталось ничего, «чем он мог бы себя порадовать»: «Нищим, грешным, больным и проклятым был он. Ни еды, ни денег, ни одежды, ни квартиры, ни друга, ни даже человека рядом у него не было. И не было желания, не было силы всё это изменить». И автор видит для своего персонажа только один выход: самоубийство.
Но и это ещё не всё. Герой новеллы Райнера снимал комнату на улице, «которая носила, как в насмешку, имя великого философа, чьи произведения он однажды прочитал и представил его своим отцом, грозившим ему крючковатой палкой».
После этой цитаты должно стать очевидным, что произошедшее спустя семь лет не было ни несчастным случаем, ни самоубийством. Это был смертный приговор поэта своему времени. Такие ситуации, увы, не редкость и в истории Германии, и особенно в истории России…
Примечания:
[1] К 110-летию со дня рождения немецкого поэта, 80-летию его трагической гибели и 20-летию первого знакомства с его творчеством российского читателя.
[2] Здесь и далее цитаты приведены в переводах с немецкого, сделанных автором статьи.