НЕЗЕМНОЕ В ЗЕМНОМ
Следуя логическим законам, нужно было бы начать предисловие с разъяснения композиции книги «Лидийский лад» и её отдельных частей. Однако автор осознанно ищет основания бытия и даже небытия в лишённом привычной приземлённой логики небесном промысле. И потому образно-гармонический строй книги открывается в полной мере лишь после вдумчивого прочтения ключевых строф, строк, сочетаний слов, формирующих мировоззрение Лидии Соловей. Предлагаю читателю свой ключ к пониманию «Лидийского лада».
В «Сезон Небытия» поэт входит осенними замирающими шагами, звуки которых образуют аккорды с ударами полуживых ветвей о крышу дома, со сквозными ноябрьскими ветрами и свинцово-сдержанным плеском остывшей реки. Эта «участь непричастия к живому» пронизывает пространство стиха, побуждая читателя «начать прощанье с черноты рояля» – прощанье со всем цветущим, принесённым на чёрно-белый алтарь предзимья. Но речь идёт не о жертвенном подношении, а о сбережении для грядущего воскрешения:
И сад, отполированный дождём,
среди прозрачных створок окон
привычно прячет на потом
и подаянье неба – просинь,
и тайну подсознанья – озимь.
Кажется, что природа и душа впадают в оцепенение, когда на целом мире оттиснута печать оставленности:
и ночи длинные – длиннее зимних грёз,
и ткани дней с прорехами напастей,
и песни скорбные меж небом и землёй,
и нотные листы, забытые тобой.
Тема забвения рефреном усиливает, нагнетает ощущение безысходности, необоримости смерти:
Как сон истаю, растворюсь
В день незаметный будний.
Меня оплачут к январю,
А к ноябрю забудут.
Однако небытие не есть смерть, и этим своим открытием Лидия Соловей удивительным образом дополняет гамлетовскую дилемму: «быть или не быть». Оказывается, можно «не быть», приготовляя душу к новому бытию:
Недоделать земные дела,
Бога звать как свидетеля Истин.
Пепла горсть – подаяние искры –
Развевать покаяньем тепла.
Но есть и другой исход, о нём повествует глава «Азазель». Трагический герой этого поэтического цикла живёт, нисколько не помышляя о жизни. «Своё безжалостно-свинцовое юродство» он возвёл в ранг абсолюта, и звукоряд отчаянной судьбы Азазеля – нескончаемый диссонанс, помрачающий сознание и отзывающийся перебоями сердца:
Резал и ранил ритм отреченья,
гвозди-синкопы раной в висках.
Ночь завершила чин погребенья
мессой минорной на нотных листах.
Это властное безбожное начало, прорвавшееся в мир через душу демона, необоримо опустошает прежде всего самого Азазеля:
Повелевающий не музою – судьбой,
Готовый жертвовать другими – не собой,
Чахоточной отравлен я тоской –
Подайте мытарю таланта на пропой.
Кажется, не обруби архангел Михаил крылья Азазелю, отверженный сам бы отсёк их как никчёмный рудимент, бесполезный вне Любви Всевышнего. Оттого так пронзителен исход парадоксальной борьбы мёртвого со смертью в, пожалуй, лучшем стихе этой книги:
Осени стон – полутон.
Старости скрип – манускрипт.
Мне бы забыть сон,
Точка которого – всхлип.
…
Выкупит день свет
Золотом двух лучей.
Свету моё – Нет!!!
Я – Азазель… Ничей…
Третий цикл книги – «Поэты, скитальцы, цари…» – является переходным звеном между небытием и воскрешением. Он составлен из авторских посвящений Лидии Соловей творческим личностям, которые отыскали в прошедших временах и находят по сей день пунктирную тропинку в бессмертие, с каждым своим вдохом «чрез повседневность вечность прозревая». Но путь к вечному и неземному отмерен земными шагами – таково ещё одно глубинное открытие книги «Лидийский лад»:
Неспешно выносить тепло на двор,
Рискуя зацепить узорную крапиву.
С дождём продолжить тихий разговор,
Погладить кошку, выгнувшую спину,
Лаская взглядом плачущую иву.
…
Прозреть: нет счастья им –
Взошедшим на любви престол,
Престол страдания ещё не покорившим.
Увы, престол страдания не покорился многим «поэтам, скитальцам, царям», в их числе – Марине Цветаевой. Даже сняв с шеи веревку, душу из петли не вынешь:
Была неистовой,
Теперь расхристана.
Слыву помешанной,
Для всех посмешищем.
О мнимости счастья на престоле любви говорит и пронзительная просьба-строка: «Не посвящай мне песен невозможных». Она – о преодолении взаимного притяжения мужчины и женщины во имя постижения невесомости воспарившей души:
И в самом крепком из земных объятий –
В тоске незрячести подчас,
В метелях музыки не раз
Взлетала к солнцу, солнцу нимб взлохматив.
Вбирая тепло небесного светила и земного очага, познавая и преодолевая страдание, поэт обретает спокойную уравновешенность, необходимую для истинного творчества, когда
В камельке догорают поленья
Медной музыкой строф – не золой.
Творчество как путь преодоления смерти даёт по весне духовные побеги воскрешения мира. Об этом всеохватном пробуждении жизни говорит глава «Март»:
Жизнь – ожидание конца.
Жизнь – продолжение начала.
Челом из тьмы в ладонь Отца –
В ладью без вёсел и причала.
Это пробуждение, одновременно мучительное и неизбежное в своём счастливом исходе, в какой-то момент задерживается на грани, отделяющей смерть от бытия, словно бы колеблясь на пороге новой жизни:
Март ранит мир расколотыми льдами,
Врываясь в быт распластанных полей,
Рискуя подорвать отступниками-холодами
Доверие оттаявших ветвей.
Но зимний прах бренного тела растает, а поэзия, как не подвластное человеку, стихийное проявление божественного начала, прорвется юной листвой, свидетельством бессмертия творящей души.
Ответным отзывом других творящих душ завершает книгу глава «Факсимиле». Она объединяет стихи, непосредственно посвящённые Лидии Соловей, и произведения, нашедшие отклик в её сердце и вылившиеся созвучными поэтическими строками в многомерном пространстве её книг.
Каждого из поэтов сформировал свой взгляд на автора в разные десятилетия его жизни. Но сквозная смысловая и чувственная линия большинства посвящений может быть выражена словами Альберта Лебедева:
Словно лёгкий ветр коснулся
Обнажённого сознанья,
Словно вздрогнул и проснулся
Шар земного мирозданья,
Словно полный утешенья
Сон сменился в миг единый
Вспышкой белого свеченья
Чистоты мятежной льдины…
Так в чём же заключена завораживающая сила «Лидийского лада»? Что отличает его звучание от сонма других, заполняющих Божий мир? Думаю, мне открылась его тайна: она в мелодии души, ведущей человека из небытия к бессмертию.