Рассказ «ПЬЕР»
Было томно-прозрачное июньское утро, когда старая дева Клара Карловна не поверила своим глазам. Вернее, вначале она решила дочитать газету «Всё для Евы», обратила взор к последней странице – и только после этого не поверила глазам. Объявление в самой середине листа гласило: «Целую руки. Оплата по желанию». И адрес…
И адрес! Где это – Прямой переулок?! Дом шесть? Квартира восемьдесят два?!. Где, наконец, жёлтое, изумрудными бутонами, платье с вырезом?! Нет, не то, нужно алое!..
Наскоро одевшись и наведя сияние на немного поблекшее лицо, Клара Карловна мелкой рысью пересекла треть города – и вскоре добралась до дверей вожделенной квартиры. Вообще говоря, не до дверей и даже не до подъезда…
Никогда за свою невзрачную историю Прямой переулок не видел такого столпотворения… лучше сказать – благоухания наивных барышень и знающих толк кокеток, пав с римскими профилями, диких серн, широкоплечих – пропорционально талии – работниц далеко не умственного труда и одиноких матерей семейств…
Каково было узнать вновь прибывшей Кларе, что её номер – семьсот сороковой и что на сегодня надежды питать не следует?!. Приняв удар судьбы, Клара окунулась в мечты возле разогретой солнцем водосточной трубы.
Оставим на время сомлевающую Клару и перенесёмся под сень «целовальни» – места обитания автора нашумевшего объявления, бесподобного… Пьера. Он был не слишком высок ростом, ладно скроен и крепко сшит. Из-под мягких ресниц на мир глядели синие, испускающие свет глаза, искрящиеся при улыбке и таящие нечто во всё прочее время. Именно это самое нечто, а не сноп светлых волос и правильные черты лица, в равной мере завораживало и дочку бакалейщика и примадонну. «В нём какая-то тайна!.. Я непременно должна разгадать его душу! Да, непременно…»
Костюм Пьера был подобран в тон штор, обивки мебели и абажура неизвестно зачем включённого торшера. Лакированные ботинки целователя рук настолько совпадали по цвету и блеску с большой керамической вазой на журнальном столике, что казались вылепленными из той же глины и обожжёнными в той же печи. На вазе висела бирочка: «Для пожертвований».
От щедрости ли российской души, от бьющей ли ключом женской впечатлительности, но «жертвенник» был уже заполнен на две трети всевозможными, по большей части ценными предметами. Исключение составили железный портсигар «погибшего на той войне кормильца» и немного зачитанный томик романа Гюго «Отверженные».
Трудно сказать, преподносилась ли книга с далеко идущим смыслом, но дарительница, поникшая списанная красавица, просила поцеловать каждый пальчик отдельно, и запястье, и выше – до локтя… Дальнейшее выходило за границы объявленного, о чём Пьер сообщил вполне решительно – и тут же был понят.
Портсигар принадлежал вдове, чья лукаво-моложавая внешность плохо ассоциировалась с «той войной». Лицо расточителя поцелуев озарилось вялым удовольствием, когда он касался губами фиолетовых ноготков и шелковистой изнеженной кожи, ничуть не пострадавшей от долгого отсутствия кормильца.
Место поцелованной вдовы стремительно заняла рыжеволосая леди, на которой было надето то, что обычно снимают в последнюю очередь и при других обстоятельствах. По-видимому, леди собиралась посетить пляж и оказалась тут, поскольку шла мимо, и ранним утром почти никого не было, и очень заманчиво, и… разве этого не достаточно?! От поцелуя безымянного пальца леди Полина неожиданно для себя раскраснелась, точно пробовалась на роль Джульетты. Ей захотелось пожертвовать… Но что? – Вот досада! Хотя бы, разве, это!.. И Полина отдала в качестве платы элегантные пляжные очки.
Следующая посетительница заставила Пьера удивиться. Точнее, посетителей было двое: пикантная Марина и… её муж. «Дорогой Савушка никуда одну не отпускает», – зазвенело в ответ на проступившее недоумение. «Дорогой Савушка» остался у двери и с любопытством наблюдал за припаданием. Марина протянула руку так, словно этим движением отдавала всю себя и немного сверх того. За один учтивый поцелуй Пьер получил в награду умопомрачительный поворот головы, греческий изгиб грациозного тела и снятое с пальчика кольцо, как ему показалось, обручальное…
Не успело маэстро померещиться, а белый свет уже заслонила непомерная Элеонора. Пьер мог теперь воочию лицезреть полную руку полной дамы. Он поднял голову и встретил милый простодушный взгляд карих с поволокой глаз. Пьеру захотелось по-особенному поцеловать руку, например, коленопреклоненно… Реакция превзошла все ожидания: в Элеоноре проснулись доселе дремавшие чувства, которых она тут же и лишилась. Заждавшиеся посетительницы начали, было, выносить Элеонору на лестничную площадку, чтобы не задерживать ритуал. Но та быстро пришла в себя и, бросив в вазу кошелёк, не без изящества сама покинула комнату.
Поздним вечером измотанный Пьер перекрыл «поток желающих» на номере четыреста пятнадцатом. Однако женские бдения на сегодня не окончились. Время стояло тёплое, и некоторые дамы решили заночевать на месте, в парадной. Они спускались с четвёртого этажа так же, как и поднимались – не касаясь перил, боясь собрать лишнюю пыль…
Решила заночевать и подзабытая нами Клара – «более из солидарности». Она примостилась под нижним лестничным пролётом, между ящиком с песком и Розой, кислой дамой средних лет. Простой расчёт подсказывал Кларе, что завтра придёт и её черёд.
Сон в парадной был бесцеремонно прерван отчаянным криком, донёсшимся сверху. Первым образом яви предстало раннее утро, вторым – спускающаяся по ступенькам Роза… Но, боже мой!.. По бледно-серым щекам Розы струились ручейки слёз, они пересекали вздрагивающие губы и миниатюрным водопадом спадали с подбородка на рыдающую открытую грудь. Роза подобрала с каменного пола выпавшую из рук театральную сумочку, сделала несколько печальных шагов – и растворилась в Прямом переулке.
Клара поняла, что случилось непоправимое, и случилось это в квартире восемьдесят два!.. Расталкивая стонущих, причитающих, всхлипывающих дам, она быстро поднялась на четвёртый этаж – и отдалась всеобщей трагедии! На прикреплённой к заветной двери записке издевательской пропастью зияли слова: «Умываю руки».