Татьяна ИГНАТЬЕВА
(Ленинградская обл.)
|
Солнцеворот
Порадуй хоть маленьким скоком, воробышек!
Хоть пара иголочек резвого лучика
Проклюнется вдруг через частые тучи нам.
Уж было положено, было ворожено.
И Аннушка зимняя – радость нечаянна –
Вздохнула и скинула тьму обречения,
Вступила под сень золотого свечения,
Пречистое бремя нести нам венчаема.
Густыми опоками инея мшистого
Обложены ясеней станы высокие –
Щедрот урожайных предвестники. Соками
Одарит весна поле хлеба душистого.
И сходятся волки на свадьбы под елями,
И чистыми лунами вышито кружево
Сапфировых дебрей, и мира досужего
Душа чудеса создаёт акварелями.
Дождались сугробов и детские валенки.
Под солнцеворотом высокого терема
Ковшом новогодие млечным отмерено.
Порадуй, воробышек, скоком хоть маленьким!
Пасхальное утро
И грянуло радостью! Солнечно-гулко звенит
В ушах переливами трель неуёмная птичья.
Рождается новою сказкой забытая притча.
Светило усердно спешит от востока в зенит.
И трижды целуются встречные. Льют небеса
На них из ковша благовестного золото сока,
Что где-то для этого дня припасался высоко
И вот – опрокинул на землю свои чудеса.
А та задышала легко. Над простором полей
Поплыли кораблики тёплого млечного пара.
И нам не сдержать потайного сердечного жара,
Как будто мы шкиперы тех неземных кораблей.
Скитаемся вечно по дебрям небесных морей.
Но вот оглушают запевки весенние птичьи –
И мир замирает в высоком и хрупком величье
Домашних простых очагов – дорогих алтарей.
Так бережно-строго несёт, словно веру свою,
От храма до дома – яичко в ладошках девчонка.
А хор ей Часы пропевает, крылатый и звонкий.
Пасхальное утро рождается в птичьем раю.
* * *
С крыши – ворон, из сердца – летучий страх.
По немым закоулкам – липучий снег.
Как же встретить тебя в злополучных снах,
Незнакомый, неведомый имярек.
Кружит зверем голодным вокруг зима,
Что ей хрупкая кость от надежд пустых?
Я б давно ей скормила себя сама,
Если бы отыскала среди живых.
Перепутана правда, как в ночь пути.
Да и всё ничего, только вот беда –
Не вздохнёт и не спрячется во плоти
Тот, которого не было никогда.
Тот, который не ведает гнев и страх,
Не взывает в потёмках, как боль сама,
Кто не путает тропки в дремучих снах.
Тот, который и есть этот свет и тьма.
Внучке
В моей руке твоя ладошка.
Следы узорами на тропках.
А мы спешим с тобой по снегу
Из городов, где жгут огни.
В пути заблудимся немножко
В тягучем дне и ночи топкой.
Но попадём из были в небыль,
Что сказке ангельской сродни.
Отпустит родственная стая.
И, раны сердца заживляя,
Заплещет руки-ветки ива,
Нас провожая в жар комет.
В полёте небо измеряя,
Мы растворимся в чистом мае,
Ты – малой пташкою игривой,
А я – вечерним ветром вслед.
* * *
Вот улитка малюсенькая ползёт,
Ей – что Фудзи, что кочка в моём саду.
Она просто в процессе, она живёт
И не парится целью – вот, мол, дойду!
Мы сварганены с ней из одной среды
И единой любовью, не как-нибудь.
Но на Фудзи не двинемся без нужды.
Да мы просто без цели не выйдем в путь.
Откровенно сказать, я устала, да –
Передряги, сомненья, просчёты, бег.
За какою горой стережёт беда?
И когда же проснётся во мне стратег?
Всё, довольно! Свободу ото всего!
Пусть и слёзы, и смех, даже без причин,
Но не гонки, не споры, не шутовство,
Не тупое тасканье чужих личин.
Благодать – растворяется кутерьма.
Путь, не путь – меж собою всегда в ладу.
Я живу, да я попросту – жизнь сама!
…Но мне хочется верить, что я дойду.
Увидишь…
Есть грустная правда в осеннем дожде –
уходим остаться во всём и нигде.
Елена Евгеньева
Растает дыханье вдогонку огня,
увидишь – что нет ни тебя, ни меня,
что не было даже… а небо мертво,
и зеркальце Бога – то сердце его.
И мир отраженьем, слепящим до слёз,
придумаешь в шутку, забудешь всерьёз.
И только возьмёшь, навсегда уходя,
четыре поющих струны у дождя.
Коричневым на голубом
Ты помнишь мгновенье, когда на века замолкаешь,
Когда даже коже, похоже, твоей всё равно –
Звучит канонада ли, треньканье стареньких клавиш?
Ты чуешь лишь чудо, что льёт пустотою в окно.
Ты слушаешь, слушаешь, но ничего не услышишь
В свернувшемся мягко, как будто бы кошка, мирке.
А тени ползут почему-то всё дальше и выше,
Стараясь исчезнуть в белёсом немом далеке.
Лишь синие бабочки кружат в тягучем пространстве.
И ушлые стрелки часов колют острым углом
Заснувшее время. А тени в извечном жеманстве
Пародию пишут коричневым на голубом.
Но вдруг в тишину протекает жужжанием овод,
Шум утренних улиц и чей-то пронзающий крик!
И ты вспоминаешь – то сон окунает в свой омут.
И ты забываешь опять удивительный миг.
* * *
Закончились стихи. Ложится свет
Седой луны на узкий подоконник.
И праздный неприкаянный поклонник
Уходит в чуть намеченный рассвет.
Уходит ночь, уходят мысли прочь
Ручьём тягучим в океан забвений.
И лишь один неугомонный гений
Всё воду в ступе пробует толочь.
Получится ли толку хоть на грош?
А Бог ему судья, я – наблюдатель.
Его глухонемой работодатель
На айсберг неопознанный похож.
Коль гением назвался – в петлю лезь,
Толки, твори, ваяй, сдвигай пространства!
И к чёрту твоё мнимое гражданство,
Всё это только патока и спесь.
Руби дорогу до звезды во мгле,
Пусть только щепки будут оставаться.
Пусть треск ветвей заменит звон оваций.
Руби! А что ты можешь на земле?!
…Закончатся стихи – и вот тогда
Покажется: все луны закатились,
И отворились двери всех чистилищ,
И прямо в руки шлёпнулась звезда.
Я сдаюсь
Бьётся вновь колокольчик атласною рыбкой
В переливчато-красочных мира ладонях.
Выбирай, моё сердце, не сделай ошибки –
Небеса или море, капкан или тоня.
А оно не желает, оно не умеет –
Всё моё, всё во мне, всё смеётся и пляшет!
Пусть заманят любые на свете затеи,
И не нужно уже ни монет, ни стекляшек!
Выбирай, моё сердце. Крахмальная хрупкость
Полонила уставшие ангелов веки…
А оно отмахнулось – Твоя близорукость
Никого не спасёт испокон и вовеки.
И опять всё танцует, звенит и смеётся.
И волна эта катит всё громче и шире!
Я сдаюсь… И теперь почему-то сдаётся:
Колокольчик и сердце – одни в этом мире.
Тайно и явно
Отблистали афиши, увяли под ветром давно.
Каждый сам по себе, пробираясь сквозь жанры кино
По тугой перфорации скользких закрученных лент,
Ощущает едва ли себя. Только всё сведено
В неподкупный баланс. Согласованный ангажемент
Оставляет без выбора. Теплится искорка, но…
Будет свет в зале выключен в самый последний момент.
А когда отыграются роли, и смоется грим,
И когда все цветы и личины покорно сдадим,
И, уже не страшась перепада давлений и лет,
Навсегда позабыв, что суфлёра не слушает мим,
Не справляясь с потоком нахлынувших чувств, словно бед,
Растворимся в эфире, придуманном им же самим.
Вот тогда очень близко и плавно появится свет…
Только что они значат – вот эти пустые слова!
Здесь по тысячи раз перевёрнута мира молва.
И мечты, и дороги, и мысли не там и не те…
Но в тугой глубине, в тишине своего существа,
В изобилии блеска и в сумрачной злой нищете –
Каждый сам по себе, понимая, что жизнь не нова,
Продирается тайно и явно к своей пустоте.
Моя Магдалина
Ты приходишь на страшное лобное место и снова
Будто ищешь чего-то иль ведаешь тайной какой.
Сберегая в уставшей душе заповедное слово,
Обещавшее муки, и страх, и любовь, и покой.
Что главнее, что ближе, что сердце твоё выбирает?
Или всё равноправно этапами вымостит путь?
Но терзают во снах непролазные дебри нерая.
Ты боишься и плачешь. Не надо, родная, ты – будь!
Будь счастливой, смешливой, а хочешь – задумчивой, строгой.
Будь живой в мимолётной и хрупкой своей красоте.
Но сюда, на Голгофу, крутой каменистой дорогой
Не ходи никогда, ты меня не найдёшь на кресте.
Даже если заблудишься, если остудит чужбина,
Даже если покажется: нет на земле никого, –
Я всегда буду рядом с тобою, моя Магдалина,
Я, простой человек, так влюблённый в твоё божество.