Дмитрий КИРШИН
(Санкт-Петербург)
|
Вечер в больничном саду
Кормить пичуг – моё призванье,
Подарок бытия напрасный…
Для их земного воркованья
Я становлюсь всё безопасней.
Диагноз немощи хворобной
У медсестры не вызнать скрытной…
Пред ночью северной ознобной
Я становлюсь всё беззащитней.
Теней грузнеют исполины,
Пластаясь по стене отвесной.
Вдыхая запах тополиный,
Я становлюсь всё бестелесней.
В насмешку ли дано прозренье,
Иль вестью мудрою благою? –
Что лишь со смертью
Что лишь со смерна мгновенье
Я становлюсь самим собою…
Русский Сын
Я слепну, мой Отец,
теряю силу зренья –
Души моей хрусталик замутнён.
Едва за тридцать лет –
не время для старенья,
Но сумрак обступил со всех сторон.
Вернулись тьмы и тьмы
из вещего преданья,
Разбита вера полчищем чужим –
И ненависть опять
правдивей состраданья,
И правит смерть, мгновенная как жизнь.
Я слепну, Отче мой –
и вижу только пятна
В окладах потускневших образов.
Священному не дай
погаснуть невозвратно,
Прозрением души ответь на зов!
Я жажду различить
сиянье в силуэте,
Эпоху помраченья превозмочь!.. –
Застыну без креста
в смолистом лунном свете,
Подслеповато вглядываясь в ночь.
Из книги Небытия
К открытию Львом Троцким
памятника Иуде Искариоту
в городе Свияжске
Соборный мир – отеческий исток,
Глубинный ключ правдивого уклада,
Где с юных лет звучит заветом лада:
Ты беззащитен, если одинок.
Но вызрел век без веры и пощады –
И распалил предательства порок.
Дух православный выгнан за порог,
Навет и страх – попутчики распада.
Доносов ложных множатся талмуды:
На брата брат – по трупам – наугад!..
В заложниках семья – и стар и млад,
Справляют шабаш сыновья Иуды!
Святой Руси – трагичный дан урок:
Ты беззащитен, коль не одинок.
* * *
Как быстро темнеет
в оставленном Богом краю…
Зияет деревня
хмельными провалами окон.
Амбар на пригорке
глядит соловеющим оком,
Бескупольно ёжась
подранком в безбожном строю.
Весенняя пустошь
оделась в лохмотья ворон,
В ладони земные
не ляжет зерна подаянье.
Любовь не прольётся,
и всходы не даст покаянье,
И сумрачный разум
к безверию приговорён.
Всё меньше надежды
на светлую милость Твою,
Распались на блики
лучи, окружённые тенью.
Над бором вечерним
мне маревом было виденье:
Как быстро темнеет
в оставленном Богом Раю…
Молитва русского в изгнании
Ропот сердца полутёмного
Укрощается с трудом…
Проводи меня, бездомного,
В Божий дом!
Лада не сыскать исконного –
Оттого душа скорбит.
Пробуди меня, бессонного,
От обид!
Ум поруган – прячь, не прячь его –
Беспородной простотой.
Ослепи меня, незрячего,
Красотой!
Нитью от креста нательного
Память веры не порви.
Исцели меня, бесцельного,
Для любви!
Ни потомка и ни пращура –
Так легла багрово масть!..
Дай надежду мне, пропащему –
Не пропасть!
* * *
Ветром выстужен берег пустой.
Неприкаянно. Зыбко. Тоскливо.
Пляж песчаною мягкой чертой
Обведён по лекалу залива.
Держат курс на закат острова,
И прибой в нетерпенье резонном
На безлюдье вступает в права,
Что завещано мёртвым сезоном.
Лишь спасатель, как ломаный туз,
Козырится в кафе еле-еле:
«Вы когда-нибудь ели медуз?
Вас медузы когда-нибудь ели?..»
Злые окрики чаек – в ответ
На репризу, что вянет без дамы…
Тени сонный сплетают сюжет,
Повесть вечера длится годами.
К парапету слетел поздний луч,
Как птенец утомлённой жар-птицы…
В море брошен от Севера ключ –
Ни остаться нельзя, ни проститься.
На разрыв
Жаждал воли – дождался вольницы,
Как пропащий осенний лист.
Ум ответил душе-раскольнице
Переплясом на пересвист.
Память бражной волною пенится,
Сорван оберег древних лет.
Вспыхнет чувство зарницей феникса –
Ляжет пеплом на божий свет.
Не страдается, не пророчится,
На ветру не поётся всласть.
Райской жизни чертовски хочется –
Где бы ключ от Небес украсть?!
* * *
Словно каторжник, наголо бритый,
Безысходней, чем грешник в смоле,
Он сидит – ни живой, ни убитый –
На игле.
Заклеймённый печатью изгоя,
В круги смерти он запросто вхож,
Переступит границы разбоя
Ни за грош.
Не удержится разум на кромке,
С новой дозой разверзнется рай.
Эйфория – от ломки до ломки –
Через край.
Зарубцуются раны окраин,
Только боль обострится стократ.
Что молчишь, кокаиновый каин?
Где твой брат?..
* * *
Прозрачная чёлка апрельской опушки
Смешала палитру оттенков зелёных.
Теплеют ольховой улыбки веснушки
И пролежни снега на северных склонах.
Озимой надеждою поле томится
На грани грачиного переполоха.
Еловых теней растворилась темница –
И разом от песен лучистых оглохла.
Земля не скрывает морщин бездорожья,
Но скрасили путь островки первоцвета.
И полнятся дали лазоревой дрожью,
Фиалково-нежным предчувствием лета.
* * *
Мир безропотный осенний
Ликом грустен и красив.
День упрятался под сенью
Серебристо-жёлтых ив,
Ливнем слякотным заклятым
Стаи птиц с небес убрав,
Не спеша червонит златом
Храмы северных дубрав.
Трон зимы первопрестольной
Лишь по кромке побелён,
Но с еловой колокольни
Низошёл морозный звон.
Вечер обморочной стынью
Путь просёлочный мостит,
Ветер высохшей полынью –
Книгой судеб шелестит.
В храме северном до срока
Утихает птичий грай –
Так и души одиноко
Отлетают в тёплый край,
Безвенчально разлучаясь
На пороге алтаря,
Источаясь, истончаясь
Сонной синью сентября.
* * *
Не то чтобы старость, – а просто под вечер
Часы одиночества гулки.
Кварталы смеряет порывами ветер,
Навылет пронзая проулки.
Ещё и полвека не пробило даже
На башне – откуда-то свыше,
Но в замках воздушных удвоена стража,
И ропот мечтаний не слышен.
Ещё далеко до прощаний внезапных,
Друзья и родители в силе,
Но горек листвы отлетающей запах,
Пожухшие чувства остыли.
На милость унынью пока не сдаёмся,
Да только в предзимье, под вечер…
Взрослея – как будто с собой расстаёмся,
Старея – готовимся к встрече.