Елена ШУСТРЯКОВА
(Санкт-Петербург)
|
Перед картиной Поленова
«Христос и грешница»
Это я, а не кто-то другая,
В обрамленье багетном холста,
Средь толпы всё смотрю, не мигая,
На сидящего рядом Христа…
И меня, не кого-то другого,
Дожидается смерть и позор,
А Христос, не промолвив ни слова,
Только чертит рукою узор.
…Вой толпы, разъярённые лица,
Кипарисы и солнечный свет…
Это я, в пыльном платье блудницы,
Ожидаю Иисуса ответ.
Буду жертвой в законченной драме
И останусь строкою стиха…
Скажет Бог: «Бросит тот в неё камень,
Кто в душе не имеет греха…»
Обвинители все разойдутся,
И останусь лишь я да Иисус.
Слёзы горьким потоком польются,
Обретая раскаянья вкус.
А мгновенья несутся без счёта…
В чёрных косах прибудет седин…
«Где толпа? Осудил тебя кто-то?»
«Нет, – отвечу. – Никто, Господин!»
«Вот и я не сужу тебя тоже,
Только впредь никогда не греши!..»
И слова эти – дрожью по коже
Проникают в глубины души…
Это я, а не кто-то другая,
В обрамленье багетном холста,
Всё стою и смотрю, не мигая,
На сидящего рядом Христа…
* * *
У матери – ребёнок-инвалид…
Её глаза полны вселенской болью.
Он сам не ходит, и с трудом сидит,
И жив, наверно, лишь её любовью,
Её молитвой в предрассветный час,
Когда одной лишь ей не спится в доме…
Бог долго терпит этот мир и нас
За матерей в молитвенном проломе.
За тех, кто крест не бросил, а несёт
С особым Иисусовым терпеньем,
За тех, в чьих душах возрастает плод
Христова милосердья и смиренья…
Привычен людям недовольный вид –
Нас раздражают чей-то смех иль топот…
У матери – ребёнок-инвалид…
Смотри ей вслед – и твой умолкнет ропот.
* * *
Над зимней наготой дерев
Крошится небо белым пеплом
И оседает на коре
Слоистым покрывалом светлым…
Как будто сходит тишина,
Приобретая очертанья
Из бездны, что не знает дна,
Из мира, чьё названье – тайна.
В контрасте снега и стволов,
В сиянье истинном и ложном
Живёт поэзия без слов
И просто говорит о сложном.
Айседора
Она учила мир летать…
Сама нуждалась во спасенье.
Любила, как жена и мать,
Напасть с фамилией Есенин.
И эта дивная напасть
Ей помогала не пропасть…
На сердце рана так свежа!
Все мысли тонут в мутной Сене…
Но как похож на малыша
Своей кудрявостью Есенин!
Ей словно вторила Москва:
Он – золотая голова.
Непониманье русских слов –
Какая жалкая преграда.
Внимая музыке стихов,
Она в любви забыться рада.
Глаз васильковый окаём,
Но как тревожно с ним вдвоём…
Лились шифоны и шелка,
Звучала музыка Шопена.
Ей весь Париж рукоплескал,
Её стихия – это сцена.
И зрелой жизни апогей –
Стихия с именем Сергей…
Сгорал безудержно поэт
В горниле пьянства и раздоров.
Наверно, в мире счастья нет,
Коль ты несчастна, Айседора.
И как печально осознать:
Мир не научится летать…
…В нарядах – свой любила стиль.
Шарфы – расцветок пара сотен.
Её умчал автомобиль
В своём стремительном полёте,
И словно в смерти зная толк,
Петлёй свивался алый шёлк…
Марина Цветаева
Прост и понятен юности язык.
Взгляд тёмных глаз – две спелые маслины.
Как розов на ладони сердолик –
Подарок для восторженной Марины…
Порывы ветра с четырёх сторон…
Мир лишь для них: Марина и Эфрон.
Была весна. Одиннадцатый год.
Мечты о счастье, море, выси, дали…
Кто знал тогда, к чему страна идёт –
Русь, что святой когда-то называли?
Врагом объявлен будет брату брат…
Безбожный дух… Мятежный Петроград…
Как будет трудно в шквале устоять,
Не дрогнуть духом, не сломиться телом…
И каждому придётся выбирать,
Кем называться – красным или белым…
И дочь предаст под пытками отца,
И будет чёрным август от свинца…
Другая пытка – ничего не знать,
Жить только болью, пребывая в коме,
Глазами крюк под потолком искать
В чужом далёком неуютном доме…
Война добавит горечи к судьбе.
Марина смерть прочувствует в себе…
Но это будет после. А пока
Лишь крымский берег да волны прохлада…
К ней с сердоликом тянется рука,
И торопить мгновения не надо!
Левитан
Не зной раскрасил золотом сады,
Не солнце вышивало на покосе…
Роняя листья в тёмные пруды,
Явилась левитановская осень.
Ей стало тесно в позолоте рам,
Её влекут бескрайние просторы.
Она туманы стелет по утрам
На клёнов золочёные уборы…
Её движенье – нега и полёт.
Идёт, стопой не тронув подорожник.
Но этих красок застарелый мёд
Своей судьбою выстрадал художник.
Он гениален был и одинок,
Точили сердце скорби и усталость.
Он перед смертью пачки писем сжёг,
Чтоб пересудам жизнь не доставалась.
Не оттого ль так яростны костры
Осенней, левитановской поры…
* * *
Снова вишни цветут в одичавшем саду,
Белизною встречая рассвет.
По затерянной тропке я снова бреду
К стенам дома, которого нет…
Скрипнет дверь – и посыплется сверху труха,
Встрепенётся летучая мышь,
Яркий коврик из мягкого мокрого мха
Бережёт запылённую тишь.
Крыша ветхая сеет на брёвна лучи,
В щели тычется лапами хмель.
В этом доме когда-то в холодной ночи
Пуховую стелили постель…
Печь пекла пироги, пела прялка в углу
Под мерцающим светом лампад,
И готовил букеты большому столу
Пышнотелый ухоженный сад…
Чьей-то жизни затоптанный временем след,
Чьей-то памяти тайная кладь…
Прихожу к стенам дома, которого нет,
Погрустить, побродить, помолчать…
Неземная любовь
Пролистну семь столетий, как книгу, назад,
Чтоб увидеть сквозь времени замять,
Как Франческа Петрарка с Лаурой де Сад
В католическом встретились храме.
Мать семейства взметнула точёную бровь,
Скрыв свой лик под вуалью поспешно.
Только взгляд, только вздох… Неземная любовь
До конца оставалась безгрешной.
Он приблизиться к ней лишь однажды посмел,
Возвращая перчатку у двери.
И коснулся руки, побелевший как мел,
Мимолётному счастью не веря.
В город призраком чёрным явилась чума…
Утро было слезливо и хмуро…
Как ты выжил, поэт, не лишился ума
У могилы прекрасной Лауры?
Словно ангел, она появлялась в ночи,
Оживая строками сонетов.
Засыпал Авиньон. Лишь огарок свечи
Знал сердечные тайны поэта.
…Пролистну семь столетий, как книгу, назад,
Чтоб увидеть сквозь времени замять,
Как Франческа Петрарка с Лаурой де Сад
В католическом встретились храме…
* * *
Шорох выжженной зноем травы –
Это вы.
Незабудок лесных кисея –
Это я.
В сером сумраке окрик совы –
Это вы.
Шёпот леса и говор ручья –
Это я.
По траве расплескался туман,
Всё смешал акварельный обман.
Я не знаю, где вы, а где я…
Шум листвы, крик совы, всплеск ручья…