Ирина ЖИВОПИСЦЕВА
(Санкт-Петербург)
|
Декабрь – месяц цветения
1
Декабрист на окошке расцвёл,
Ярко-алые пагоды свесив,
Он такое названье обрёл,
Потому что декабрь – его месяц.
В декабре он роскошно цветёт,
Как на родине – в жаркой пустыне,
Силы все он цветам отдаёт,
Вопреки здешней сумрачной стыни.
От бутонов своих лепестки
Отделяет и вверх загибает:
По-китайски изящны цветки,
Как фонарики, в зиму сияют.
2
Декабристов святые сердца
Бескорыстием так же светили.
Не познать доброты до конца –
Нет предела её чистой силе.
Погибая, она вновь растёт,
Изменяясь по форме – не сути!
Декабрист на окошке цветёт,
Ценность жизни храня в нашей смуте.
* * *
Ни один существующий звук
Не рождал такой в сердце тревоги:
Аритмичный в груди перестук –
Сотни миль твоей дальней дороги.
На прощанье кричат ревуны,
И предчувствия душу мне ранят.
Провожают тебя валуны
И огни на небесном экране.
К мокрым пирсам взлетает каскад
Волн, бушующих где-то на море.
Заполярных пейзажей тоска
С верой сердца, надеждою спорит.
Как ни спорьте, победа за мной.
Ожидая и к морю ревнуя,
Я верну тебя, милый, домой.
Чайки стонут, со мной соревнуясь.
Благовещение,
или Освобождение из плена
Скрипел под ладонями шёлк её перьев,
Тот день среди многих давно уж затерян,
Но то ощущенье живёт на ладонях:
И видится взлёт голубей на разгоне.
Всё выше стремятся свободные птицы,
Полёт их блистательный часто мне снится:
Глубокого купола синь и свеченье,
Голубки покинутой сердцебиенье –
И падает вниз окрылённый надеждой
Её покровитель, и сильный и нежный.
Навстречу ему отпускаю я птицу –
Их вольный дуэт в синеве серебрится.
Становится день голубой голубей
От счастья и радости двух голубей.
Северное сияние
К ночи в Заполярье не привыкнуть сразу.
Вместо дня и ночи – череда ночей…
Цепенеет сердце, не приемлет разум:
Вдруг во тьме кромешной – зарево свечей.
Свет идёт могучий яркими столбами,
Занавесом сцены расцветает высь.
Всполохи и вспышки с беглыми огнями –
Невидимки-солнца сказочный каприз.
Космос проявляет творческие силы,
Собирая краски в радужный поток.
И пейзаж на небе, северный, красивый,
Сокращает ночи слишком долгий срок.
На мольберте неба космос пишет вирши,
Клинописью чертит знаний письмена…
Видите, как пишет?
Слышите, как дышит?
Разум шлёт он свыше
Через времена!
Летний вечер
Золотистой чешуёю вспыхивает озеро,
А заря свои оттенки добавляет розово,
Словно сказочная рыбка плещется украдкою.
До чего ж оно красиво! Жаль, мгновенье краткое.
Купол неба вольно в водах с облаком полощется,
А на склоне бьёт в ладони молодая рощица.
Крепкий диптих
1
На ромашковой поляне
Лето красотой не вянет.
Облаков пушистых кашки
В ярко-синих небесах.
На глазастые ромашки
Я смотрю во все глаза.
Бело-синие узоры
Вышивают васильки
На песках прибрежных скорой
Сине-пенистой реки.
Белое и голубое
Дарят небо и река.
На творение такое
Как поднимется рука?
2
С ромашками играю я в гляделки.
Посмотрим: кто кого переглядит?
Мои глаза в сравненье с ними мелки –
В любой игре «приходит аппетит»,
Но понимаю: мне не победить их –
Глазастые, как солнце в вышине,
Они с ним заодно, как крепкий диптих.
Подыгрывает солнце им – не мне!
* * *
Льются струи дождевые,
Рвутся струны огневые,
На которых гром грохочет,
Направляя струи вниз.
Ветер плачет и хохочет:
Он не хочет, он не хочет,
Чтобы день заменой ночи
На дожде, как тьма, завис.
Гонит он седые тучи,
Завивая воздух круче,
Глушит грома грохотанье,
Дождевые струны рвёт.
Солнца яркого блистанье,
Снежных облаков сиянье,
Как когда-то в первозданье,
Он вернуть на небо хочет –
Стонет, борется, поёт.
* * *
Ты руку убирал с моей руки –
Какой несчастной я бывала.
Та память выливается в стихи,
Но этого ничтожно мало.
Глухое одиночество так вдруг
Меня незримо окружало.
Перешагнуть, покинуть этот круг
Ни сил, ни воли не хватало.
Мне стоило лишь протянуть к тебе
Свою покинутую руку,
Но покорялась я судьбе,
Стерпев отвергнутости муку.
Вдруг лишней и ненужной покажусь,
Вдруг нежностью моей ты тяготишься…
Я на себя и на тебя сержусь,
Но отодвинусь – рядом ты садишься.
И вновь моя рука в твоей руке,
И пальцы нежно гладят кожу…
И я тону в той нежности-реке.
Что в жизни быть прекрасней может?
* * *
Тишина. Я в квартире одна,
Но живу в ожиданье кого-то…
Стук двери – муж вернулся с работы!
Мужа нет. И опять тишина.
Скрип буфета – хлопочет свекровь,
Ужин, что ли, готовит на кухне?
Свёкор ложкой, тарелкою стукнет…
Нет давно их. Во внуках их кровь.
И опять я в квартире одна,
Жду кого-то, сестру или маму.
Голоса их я слышу упрямо,
Что умолкли. И вновь тишина.
Заскрипит, как застонет, паркет
Под собачьей когтистою лапой.
На столе её фото под лампой,
Ну а Лаймы уже больше нет.
Обманусь вдруг шагами отца –
Вот войдёт, краснощёкий, с мороза.
Он ушёл… С точки зренья прогноза,
Эти звуки – начало конца?
Тишина. Я в квартире одна…
* * *
Слабый запах антоновских яблок
В нижних ящиках прячет комод.
Он хранит как бесценную память
Подвенечного сада полёт.
Цвет опал. И рождается завязь –
Сад зелёный обрёл простоту.
Неужели причиною зависть,
Что сгубила его красоту?
Время к осени. Что-то светлеет
В тёмной зелени плотной листвы…
То плоды подрастают и зреют
Под защитой земной чистоты.
Яблок лампочки радуют светом,
Свежим соком налит каждый плод –
Колья гнутся под тяжестью веток,
Как Атланты, несут яблонь свод.
Зимний клад из антоновских яблок,
Что хранит постаревший комод, –
Это жизни могучая память,
Это жизни естественный ход.
* * *
Не испугаюсь русского я холоду,
И коромысло с вёдрами возьму,
И к речке по старинке выйду по воду,
По первопутку проложу тесьму.
Склонюсь в поклоне к проруби, задёрнутой
Кашицей снежной с молодым ледком, –
И разовьётся свиток жизни свёрнутый,
И память тронет плечи холодком.
Когда-то мама полоскала детское
В той проруби нехитрое бельё,
Делилась с доброю своей соседкою,
Ей поверяя женское, своё.
Потом, сгибаясь под тяжёлой ношею,
Шли по лугу, ступая следом в след,
Зима мела, мела снежком-порошею,
Но в памяти пороши зимней нет:
Гремит бельё, развешанное по двору,
Звенит-смеётся в играх детвора,
А мамин голос, чуть осевший с холоду,
Напоминает, что домой пора.
