Сергей НОВИКОВ
(Санкт-Петербург)
|
У порога зимы
Осенний ветер разметал
Берёз прозрачные узоры.
Таят не трепет, но металл
Домов задумчивые взоры.
Застыли в тайне октября
Дневные сумерки Сатурна.
Хранит остатки сентября
Непритязательная урна.
В мольбе о милости благой
Деревья вытянули тени.
Мосты пытаются дугой
Сберечь Неву для поколений.
Предзимье в поисках весны
Хранит последний луч заката,
Вплетая в солнечные сны
Апрель звенящего стаккато.
За тенью Гоголя
Сумерки тихо повисли в гостиной,
Спрятались в шторах тоска и фантазия.
День успокоился осенью длинной,
Светом лимонного однообразия.
Я прохожу сквозь угрюмые дворики,
Пряча лицо в полутень. Подозрительно
Скрылись куда-то собаки и дворники.
Ветер бросает мне листья презрительно.
Громко стучат каблуки по панели.
Вот и закончился день обездоленный.
Прячется Гоголь в потёртой шинели,
Кем-то навечно со службы уволенный.
Откровения в полночь
Ты вряд ли слышишь – я шепчу:
«Иди ко мне, мы вместе сгинем
В глухую полночь. Я плачу
За общий грех священным гимном».
Притихли звёзды. В тишине
Одни лишь звуки литании.
Блаженство ночи, вспышки дней
И синий свет, как нежный иней.
Ты в обнажении полна
Влекущей тайны и намёков,
Так искушения волна
Ломает проповедь пророков.
Где ты?
Ночью душной, ночью странной
Перестану быть я смелым.
Ты мне снишься в платье белом
Недоступной и желанной.
В этом мире окаянном
Мы в заложниках у сплетен.
По судьбе танцуют плети,
Разбросав любовь по ямам.
По лучам – по лунным струнам
Льётся музыка благая.
Откровением пугая,
Мир становиться чугунным.
Я спелёнут сном безмолвным,
Всё пытаюсь крикнуть: «Где ты?».
Только сны плывут в приметы
Как приманки уголовным.
Танец листьев
Танцуют листья у окна
В объятьях ветра нежного.
То осень, времени верна,
В последнем поиске зерна
Зовёт к нам друга снежного.
Танцуют листья у окна
Я любовался осенью.
Рябина спелостью красна,
Берёза сонная грустна,
Душа задета просинью.
Ужель объятия снегов
Замкнут наш мир безмолвием?
Следы друзей, следы врагов
И равнодушие богов
Перечеркнёт всё молнией?
* * *
Натурщица моя, судьба моих картин,
Сольёшься ль ты со мной душой и телом?
Быть может, гений я?
Но может быть, кретин?
Пылаешь ты огнём на поле белом.
Ловлю глаза твои, но прежде чем начать
Водить по полотну, дыша на грифель,
Я жду соития, когда начнут кричать
Все краски бытия, ввергаясь в мифы.
Изгибы губ твоих, разомкнутых чуть-чуть,
Ласкаю языком воздушной кисти.
Не шевелись пока, богинею побудь!
Сейчас я над тобой и бог, и мистик.
Я медленно вхожу в долину полотна,
Блуждаю по груди, сжимаю пальцы.
Я всех давно забыл, ты у меня одна
Застыла на века под стоны вальса.
Саке
Я пил саке в бездумной лёгкости,
В спокойных волнах созерцания.
Мой странный мозг, устав от пошлости,
Пьянел вне шума мироздания.
Ты в кимоно туманно-хлопковом,
В границах мира отрешения.
Вмещала сны в движенья ловкие,
Гасили шум и боль томления.
Судьба моя в напёрстках-чашечках
Искала волны нетерпения.
Ласкали взгляд малютки-пальчики,
Напоминая сновидения.
Но я не знал, что в странном омуте
Плескалась страсть и злость восточная.
Скрывалась ты в фальшивом золоте,
В тяжёлых муках многоточия.
В мире грёз и сновидений
День уходил вместе с солнцем к закату.
Я погружался в твой образ и зримо
Воспринимал твои ласки как плату
За одиночество лет пилигрима.
Руки твои белоснежною явью
Нежно ласкали меня в полудрёме.
Сумерки вечера шёлковой шалью
Мир закрывали в оконном проёме.
Всё нам казалось условным и зыбким,
Только горячие губы и стоны…
Мы в отрешённости полуулыбки
Не признавали запретные зоны.
Ночь проносилась по яркой спирали,
Приоткрывая окно в невесомость.
Мы в напряжении пульсов сгорали,
Вновь принимая опустошённость.
Встреча с Гоголем
Город тонет в сизой дымке,
В бесконечности каналов,
Собирая для поимки
И прославленных, и малых.
Я, пройдя сквозь ряд столетий
Муки длинных превращений,
Умирал в погоде летней,
Как младенец в день крещений.
Ах, Венеция-Фортуна,
Погружая всех в нирвану,
Пропускает в зал Перуна
Лишь за доллар, даже рваный.
Возвращая Петербургу
Свой давно забытый голос,
Гоголь вышел на прогулку
И воскликнул: «Город – голый!»
Я держусь за край шинели,
Тороплюсь ему ответить.
Только девки на панели
Превратили время в ветошь.
Заветная книга Тэйка*
Я тайну искал, но нашёл иероглиф
На свитке печали старинных гравюр.
Тэйка мне сказал: «Ты всего лишь фотограф,
Скользишь по поверхности тайных фактур.
Иллюзии снов в отражении быта
Ведут нас к зеркальной бездонности лет.
Мы знаем, что истина нами забыта,
У нас только правда, а истины нет.
Коварная правда житейского моря
Разлита по рекам страданий и грёз.
Кому-то на счастье, кому-то на горе, –
Мы все в бесконечности танцев стрекоз.
Мы мнимая данность застывшего мига,
Невольно вошли в гравитации плен.
Прочитанной жизни заветная книга
Потомкам оставит и славу, и тлен».
* Тэйка (1162–1241), японский поэт и филолог, составитель знаменитой народной книги «Сто стихотворений ста поэтов» (1235 г.), ставшей культом поэзии Японии.
Под взглядом сфинкса
В пустыне безлюдно, уставший песок,
Свободный от времени и постоянства,
Стучится мне в сердце сквозь рваный носок,
Пытаясь нарушить границы пространства.
Играя в понятия «жизнь» или «смерть»,
Он гасит надежду на чьё-то участье.
Когда под ногами отсутствует твердь,
Он зыбкий мираж предлагает на счастье.
Ах, этот песок в одиноком плену –
Крупинки раздробленных встреч и прощаний…
Я снова в бессонницу прячу вину,
За странную тень от былых обещаний.
* * *
На чёрно-белом полотне
Пытаюсь вымолить забвение,
Но время, кажется, плотней
Хранит от нас свои владения.
Мы в промежутках бытия
Роняем в пыль дары бессмертия
И, возвеличив символ «Я»,
В тираж выходим без доверия.
Мир, отражаясь в зеркалах,
Пугает разум бесконечно,
И равнодушная шкала
Играет временем беспечно.
Растворяясь в молчании
Океан отдыхал в невесомости дней,
Волны нежно шептали: «Вы все бесполезны,
Ты такой же, как все, среди гладких камней,
Не спеши оторваться от таинства бездны».
Ты молила о счастье: «Останься со мной,
Мы уйдём в бесконечность в счастливой истоме.
Видишь, чайка висит над спокойной волной,
Покорившись судьбе, ты забудешь о доме».
То ли ветер, то ль слёзы коснулись лица,
Мы сливались в горячем потоке желаний.
Но внезапно раздались упрёки гонца:
«Возвращайся домой, не ищи оправданий!»