Андрей МАНИЧЕВ
(Санкт-Петербург)
|
* * *
Спасибо всем за горький шоколад,
за букву «ё», за тополя у дома,
за ветерок, за семиструнный лад,
за огонёк ушедшего парома,
за костерок промозглым сентябрём,
за крепкий чай, за влажный жар девичий,
за тишину, за русский окоём,
за птиц и рыб, за множество обличий,
за голоса, звучащие в строке,
за кашель старика, за лепет детский,
за колыбель, за палец на курке,
за память, за свидание в мертвецкой,
за соли коробок, за хлеба кус,
за снег по пояс, за тропинку в поле,
за веру, за предательства искус,
за штык примкнутый, за свободу боли,
за чёрно-белый сон, за киноварь,
за приближенье к сумрачной границе…
Спасибо за исправленный словарь,
за капли воска на пустой странице.
* * *
Василию Розанову
В голубиной светёлке – летучая мышь,
Это вечер творенья.
Плеск воды, звон цикад, шелестящий камыш…
Чай с вишнёвым вареньем.
Что ж, да будет, В.В., по твоим словесам,
Самовар не остынет.
Как на брачном пиру мёд течёт по усам –
Сорок жизней в пустыне.
* * *
Горький пот на усталой губе.
Взор в невидимом зеркале тонет.
«Что я, Господи, сделал Тебе?» –
Человек умирающий стонет.
Догорает свеча за пятак.
Потемневшее Ярое Око.
«Тварь моя, что Я сделал не так?» –
Вопрошает Господь одиноко.
* * *
Жизнь – от тьмы до тьмы качели.
Жаль.
Жаль…
Сергей Калугин
Жить в пещере, с тенями не споря,
Да молиться вечерним богам.
Подожди – и допросишься горя,
Научившись читать по слогам.
Станет время рабочей линейкой,
А пространство – зыбучим песком,
Диким полем, закатною змейкой,
Чёрной ртутью, пустым колоском,
Звёздным погребом, стражем стоглавым,
Силомером и мышцей твоей.
Не завидуй ни птицам, ни травам –
И они от последних кровей.
Прочитай до конца: альфа, бета…
Отболит – и качнётся во тьму.
И на всём протяжении света
Бог подобен Себе Самому.
* * *
Книгу с полки возьмёшь, в запоздалом раю
Тишине сопредельной не рад.
Глина зябко споёт: «Не ложись на краю»,
Заскрипит гимнастический ад.
Книга пахнет землёй, корешки да вершки.
Без свидетелей тяжба идёт.
Дождь да снег, день да век – и косые стежки,
И почти испарившийся йод.
* * *
В пиджаке с чужого плеча
холодна жизнь – и горяча.
Как в Елабуге густ репей,
знают девочки из степей.
Знают тульские пареньки,
как по Каме плоты легки…
• • • • • • • • • • • • • • • • • • •
Нет на нас никакой вины.
От черники губы черны.
Короткое воспоминание
Сирень в окне милее Петербурга.
Я вижу сон, знакомый как лубок:
Шоссе на Чехов, рощица – и дурка
Где простыни грубее, чем сапог,
Где люди умирают без причастья,
Где вяжут руки тем ещё узлом;
Где хлорный воздух общего несчастья
Пространство проверяет на излом;
Где всё именье – пуговица, спичка,
Бумаги десть, кусок карандаша;
Где не зовут в агонии: «Сестричка!..»,
Где плачет и немотствует душа;
Где глинистое дно сильнее света,
Где бабочки смешны и тяжелы…
А за решёткой медленное лето,
И викинги садятся за столы.
Аптека, улица
Пусто в ночной аптеке.
Резок рекламный газ.
Весело здесь калеке
Пить коронарный джаз.
Встретились на канале
Всадник и человек.
Жди, как перо в пенале,
Взгляд из-под тяжких век.
Смерть на чужих фасетках
Множится и растёт.
Мел и янтарь в таблетках,
Северный жирный лёд…
* * *
Коллаж из девятого вала,
осенних пейзажей Дали…
Синица ладонь проклевала,
и клин расплели журавли.
Полощутся мятые флаги,
венки на могилах звенят.
За трапезой скорбные маги
поют из «Весёлых ребят».
Вечерняя скоро проверка:
«Никто!..» Отвечаешь: «Нигде».
И чертит углы водомерка
на чёрной стоячей воде.
Полустанок
1
Под оркестр Гараняна гудят поезда.
Голубая мерцает звезда.
На перроне девчонка помашет рукой.
Ты не думай над этой строкой.
Лёгкий снег тополиный влетает в окно.
Одеяла сырое сукно.
Проводник выпьет спирта, когда все уснут.
Проходящий. Нисколько минут.
2
Солона и крепка бечева.
Знает цену всему бичева,
За копеечку давит.
А соловушка, певший в саду,
Нынче, видно, с собой не в ладу,
Божьим Бога не славит.
Новый морок сквозь зубы свистит.
Мамка второго сына растит,
Первый где-то погинул.
С каждым днём проходящий быстрей,
С каждым горем созвездья старей.
Месяц ножичек вынул.
Безоглядная, верная весть.
Под ключицей колючая жесть,
Да судьба не родная.
Водит ручкой дитя, на листке
Человечечек на волоске
И звезда ледяная.
* * *
Нога, разбитая в колене,
колючий, внятный холодок;
и снег, разбрасывая тени,
скрипит: плохой ты, брат, ходок.
Всё пустяки – пройдёт, проходит.
С лопатой выхожу во двор,
а что от боли скулы сводит,
так не об этом разговор.
Что, полюбил у горла ножик,
ПМ, приставленный к груди?
Будь осторожен, неуч божий.
Урок-то выучил, поди?..
* * *
Ты в разбитое зеркало вряд ли войдёшь,
от родной не избавишься речи.
Перебивчивым дольником сеется дождь,
и пусты междометий скворечни.
Сурик осени выцвел, грядут холода,
и всё ближе второе изгнанье.
Золотая отмычка из росного льда
на железном пороге незнанья.
Облекаясь в хитин первобытных основ,
в незаметную персть богомола,
на войне тонкой яви и маковых снов
ты живёшь в тесном ящике тола.
Ты уже не свидетель, а лишь понятой,
допускающий риск привыканья.
Золотая монетка сверкнёт под пятой
на железной дороге исканья.
К ночи дождь переходит в усталый хорей,
бедной одой шумит в водостоке,
воздух влажен, с горчинкой, но очи зверей
видят ту же звезду на востоке.
Треснет тигель орешком, и самом конце
неритмической муки горенья –
золотая улыбка на Божьем лице
под железною маской творенья.
* * *
Да обходят меня стороной
Золотая падучая нива,
Голубая плакучая ива,
Идол каменный, конь вороной.
Да избегну во веки веков
Несминаемых риз буйволиных,
Взглядов змeиных, крыл голубиных,
Чёрных лун и полдневных оков.
Да удержат меня на земле
Семь потов и три короба смеха,
Смертной памяти дальнее эхо,
Негасимая крупка в золе…