Алла КОШМЕЛЮК
(Ленинградская обл.)
|
* * *
А двигатель рокочет на форсаже,
За кромку белых облаков маня…
Я зубы стисну, не заплачу даже,
Я знаю: ты со мной –
Я знаю: ты со мной –и без меня.
Своей работой одержим, как прежде,
И мне судьбы, увы, не изменить,
Но остаётся огонёк Надежды
И Ожиданья тоненькая нить.
Когда царишь ты в пятом океане,
Крылом чужое небо бороздя,
Мне одиноко в маленьком Баграме,
Я остаюсь с тобой…
Я остаюсь с тобой…И без тебя.
* * *
При оборотной стороне больной Луны,
Наверно, снились бы совсем иные сны.
А ночь бесхозная, бездомная, как пёс,
Скулит от ветра и глотает горечь слёз.
Глядит бесстрастно одинокая Луна,
Я вновь бессонным полнолунием больна,
И так безжизненно и безразлично чист
Передо мной лежит смертельно-белый лист.
И ни словечка, ни строки из-под пера!
О полнолуние, бездарная пора.
И жаль, что лунная другая сторона
В стране восточной и коварной не видна!
* * *
Лес отражается в реке,
как будто в зеркале,
Но отраженье хмурой рябью
исковеркано,
А по течению плывёт
листочек маленький,
Плывёт неведомо куда –
пурпурно-аленький.
Ах, как черна была вода –
исчадье адово,
Но испытать себя на прочность
вроде надо бы…
И он отправился так стойко
и торжественно
В своё последнее земное
путешествие.
* * *
Берега реки моей –
опалёно-медные,
В лоне вод изгиб ветвей –
чудо заповедное.
Греют красные бока
на июльском солнышке,
Родниками бьёт река
и печалит донышко.
Длиннокосую траву
расплело течение…
В зеркалах притихших вод
дремлет отражение
Опрокинутой сосны –
корни-вены вспучены…
И какие видят сны
берега с излучиной?
Нагая ночь
Сквозь призму запотевшего стекла
Глядела ночь трефовой, чёрной масти.
Но водяными змейками стекла
На подоконник. Серое ненастье
Размоет охру, золото и медь.
Сезон ненастья – длиться ему, длиться.
Дождями будет горестно звенеть,
Слезами умывать прохожих лица.
Нагая ночь в лохмотьях и слезах…
Земля впитает влагу промокашкой.
И стихнет ветер, словно в кандалах,
И – навзничь ночь в смирительной рубашке.
* * *
По-над Гатчиной плывёт звон молитвенный,
Верю, в святости своей Русь права –
Переливчаты напевы старинные
По-над храмом голубым Покрова.
То ли с неба льётся музыка чистая,
То ль с высокой колоколенки звон?
Может, кровушкою чистой-пречистою
Этот пламенный рассвет опалён?
Может, души голосами невинными
Нас зовут в неизъяснимую даль?
По-над Гатчиной плывёт звон малиновый…
Плачёт колокол о ком-то… Как жаль!
* * *
Татьянино, Татьянино,
Вздохнёт декабрь заплаканно.
Окошко затуманено,
И ветрено, и слякотно.
И на душе распутица,
И в сердце гололедица,
И грусть – по жизни спутницей
В лучах Большой Медведицы.
И холодно, и ветрено,
И сердце – словно ранено.
И снег блестит так мертвенно!
Татьянино, Татьянино.
* * *
Пушкинская Выра. Петербургский тракт.
Тень Самсона стынет на семи ветрах.
То глядит он в темень, то зайдёт в трактир.
Для него без Дуни стал безликим мир.
Он вздыхает горько: «Не сберёг от чар,
Соблазнил девчонку ветреный гусар».
Бубенцы стихают… Стынет в горле крик,
Смотрит на дорогу сгорбленный старик.
Где же ты, Дуняша, где ты, ясный свет?..
Закипают слёзы, но ответа нет.
Пушкинская Выра. Петербургский тракт.
Тень Самсона Вырина на семи ветрах.
* * *
За окошком хмельная метель
Всё плетёт-заплетает кудель –
Белоснежную лунную пряжу.
Во дворе замерзает зима,
Облетела рябин хохлома,
Снег пушистою пряжею ляжет.
И нельзя ничего изменить –
Белоснежная тянется нить
Из-под прялки старушки-метели.
Как же осень была хороша.
Как жила и страдала душа…
Ночь дорожки белёные стелет.
Вечер в Михайловском
Ветер тихонько скулит за окошком,
Сумрак сгущает лиловые тени.
Вечер крадется, как чёрная кошка,
Вверх по ступеням, вверх по ступеням.
Вечер в Михайловском. Дождик лопочет
Чушь несусветную липам и клёнам…
И расставаться не хочет, не хочет
С пушкинской грустью, с тоской просветлённой.
* * *
А день сотрёт весны аккорды,
Растает в капельках зари…
С улыбкой грустною Джоконды
Войду, мне двери отвори.
Неимоверная усталость
С утра преследует меня,
Любовь, похожая на жалость…
Осколок пасмурного дня
Расплавится в повиновенье
Лучей закатного огня.
А полночь лунного затменья –
Ловушка. Бездна. Западня.
* * *
Я переполнена. Я – боль.
Я страх животный и страданье.
И на губах иссохших соль,
И учащённое дыханье,
За сто зашкаливает пульс,
И сердце гулко бьётся в рёбра.
Я – боль, озноб. И я боюсь
Зловещей ночи и недоброй.
Летит куда-то потолок…
Меня знобит и лихорадит.
И строчки плавают меж строк
В холодной и немой тетради…
* * *
Эта нудная слезливая погода –
Неуютное, больное время года.
Не опавшая сирень дождём умыта…
Пляшет дождик, поражённый пляской Витта.
Високосная и затяжная осень!
На полях клочками зеленеет озимь…
И тоскливо и печально отчего-то
Стынет осень во дворе женою Лота…
Вельск
Мы стоим у гордой Ваги застуженной –
Разлилась река, бурлит половодье.
Я прижмусь к тебе плечом, тихий-суженный,
Благодарна, что ты рядом сегодня.
Тихой памяти река в юность катится…
Ты прости вдруг закипевшие слёзы.
Этот город – часть меня, он мне глянется,
В старом парке изнывают берёзы.
В милом парке оживают видения:
Мой медведь бредёт походкою шаткой,
И взлетает «колесо обозрения»,
И мой голос вновь звучит с танцплощадки.
Мы с тобой у гордой Ваги простуженной,
Разлилась река, бурлит половодье…
Встрепенётся память птицей разбуженной.
Ты прости, что молчалива сегодня.
* * *
В твоём саду играет в прятки осень,
Синеют гордо запоздалые люпины,
Летают осы, рдеют георгины…
Да яблок стук, ударившихся оземь.
В твоём саду огнём пылают астры,
И лучик солнца тихо бьётся в кронах сосен,
И стали старше мы ещё на осень,
Вся наша жизнь – per aspera ad astra!
* * *
А в квартире поселился паучок.
Мне б смахнуть его метлою – да нет сил…
Пусть живёт членистоногий старичок,
Лишь бы добрые он вести приносил.
Пусть от сына будет весточка светла –
Пусть плывёт его кораблик по волнам!
Замерла… Не поднимается метла.
Только б в жизни чуть полегче было нам.
Пусть у младшего не будет бед-тревог,
Пусть удача улыбается ему.
Пусть живёт с крестом на спинке паучок…
Паутинку я тихонечко смахну.