Алексей АХМАТОВ
(Санкт-Петербург)
* * *
Поставить на своём, не кончив разговор.
Поставить на попа, ребром, а не иначе,
Но так, чтоб настоять, чтоб был не нужен спор,
И голос чтоб при том негромок был и вкрадчив.
Взять камень по руке: не грязь, не кирпичи,
А чтоб ладони он действительно потрафил,
И твёрдо подойти на выстрел из пращи
К берущему на горло Голиафу.
Не государство, нет, свой крепкий дом срубить
И сына воспитать опорою стальною.
И с ним в своём саду вино под сенью пить
Из слив, что он уже сажал своей рукою.
И, лошадь накормив отборнейшим овсом,
Впрячь в плуг и зашагать по борозде за нею…
И это даже далеко не всё,
Чего я в жизни так роскошно не умею.
Русская грусть
Благородна по сути роскошная эта тоска.
Меланхолия эта светла изначально.
Медиатор закусишь и домбру пощиплешь слегка,
Дрозофил посчитаешь над миской печально.
Погрызёшь топинамбур,
Погрызёшь топипосмотришь бесцельно в окно,
Гнутой вилкою между лопаток почешешь…
Эту русскую грусть одолеть никому не дано,
Эту чудную скуку ничем не излечишь.
* * *
Просыпаюсь намеренно рано,
Выхожу на правах Тамерлана
Суд вершить над подвластной землёй.
Все шесть соток лежат предо мной.
И лопата в руках, как расплата
Сорнякам. И рублюсь до заката,
Кровью трав обагрив рукава,
С диким дёрном качая права.
Города муравьиные срою,
Грядки грозно в шеренгу построю.
И меняется облик земли,
И уже отступают полки
Лютых лютиков, сныти, пырея.
Чернозём за спиною жиреет
И бурлит, от жары разопрев.
И разрубленный надвое червь
Будет каждой из двух половинок
До конца своей жизни невинной
Помнить сталь той лопаты на вкус,
Что ему показала свой профиль,
И дрожать, огибая картофель
Или красной смородины куст.
Атаманский мостик
Здравствуй, мой канал Обводный
С масляной водой бесплодной
В скользком камне ледяном.
Я пришёл на мост казачий, –
Неживой, немой, незрячий,
С красным мерзостным вином.
Оба мы мертвы, не скрою,
Оба знаем за собою
Столько трусости и лжи.
У кого душа чернее,
Холоднее и страшнее,
Свет мой, зеркальце, скажи.
Что ж, хоть это и нелепо,
Поглядим друг в друга слепо,
Каждый уходя во тьму.
Я допил, храня ухмылку, –
Забирай себе бутылку,
Как посланье никому.
* * *
Где червь прокладывает кабель
На ощупь в вечной темноте,
Где жизнь ютится в виде капель
И в виде блеклых макраме,
Где ровная температура
И влажности высок процент,
Где флора как макулатура,
А фауны почти что нет,
Где нижние роятся шрастры,
Своею мистикой маня…
Быть может, в том безмолвном царстве
Найдётся место для меня.
Я буду там подземной лодкой,
Не выставляя перископ,
Плыть в толще грунта на восток
За тоненькой перегородкой
Из свежеструганных досок.
* * *
Мне снилась музыка, я спал
И ощущал её всей кожей
Кругом, как плотный матерьял,
На полиэтилен похожий.
Хоть я и чувствовал подвох,
Так музыка владела слухом,
Что я, проснувшись рано утром,
Не сразу понял, что оглох.
В голове
В голове ютится Божий дар.
Словно нищий комнатку снимает
И с себя последнее снимает,
Чтобы оплатить её.
Чтобы оплатить её.Нагар
С тощей свечки счистит поутру,
Он боится топнуть, скрипнуть стулом.
Я ему сдаю ничтожный угол
И за то втридорога деру.
Смех сказать, другие постояльцы –
Похоть, Лень и Страх, смотрю сквозь пальцы,
Как они жируют за мой счёт,
В долг легко живя за годом год.
Швея
Укусила мизинец иголка,
И заплакала горько швея.
Золотая, как ниточка, кровка
На батист белоснежный стекла.
Сотни тихих домашних вампиров
Стерегут рукоделье её.
Насекомых булавок рапиры,
Жальцем воткнутые в шитьё,
Клювы ножниц, раскрытые хищно,
Шильца, тянущие хоботки, –
Все в руках её ищут лишь пищу,
Их раскрамсывая на куски.
Мало стоит слезинка девичья,
Но, быть может, лишь только она
Есть та плата за платья, за птичью
Лёгкость кружев и лёд полотна.
* * *
Как ни крути – Сократ был голова!
Прослыл блестящим виртуозом спора.
Он знал, как сопрягаются слова,
Однако сам не написал ни слова.
Какую прозу брал он в оборот!
Те диалоги повторишь едва ли,
Но школяры Платон и Ксенофонт
Майевтику прилежно описали.
Христос поэтом был. Наш свет не знал
Метафориста тонкого такого.
Он так слова искусно сопрягал,
Однако сам не написал ни слова.
В речах его азарт был и талант.
Они навечно в сердце западали.
Ученики Матфей и Иоанн
Всё для потомков точно записали.
Что, ежели закон земли таков,
И все литературные творенья –
Удел вторых, удел учеников,
И не огонь, а лишь продукт горенья,
Зола, оставшаяся от костров?!
* * *
Жесток наш мир и бездуховен,
И никого ему не жаль,
Но двести с лишним лет Бетховен
До спазм колотится в рояль.
Он грозно топит баржи с углем,
Вздымая громы на плечах.
И чудится в его потуге
Какой-то первозданный страх.
Он так шумит и свирепеет,
Природы нелюбимый сын,
Вид создавая перед нею,
Как будто он здесь не один,
Как будто ей сдаваться надо,
Она окружена давно, –
Что глохнет в собственных каскадах,
Сам, как баркас, идя на дно.
Все жить боятся, все пугливы,
Но только он явил в сердцах
Столь мужественный и гневливый,
Столь мощно выраженный страх.
* * *
Сойду с ума, как сходит капитан,
Поспешно покидающий корабль,
По трапу к шлюпке. SOS радистом дан,
Трюм затопило и замкнуло кабель.
Без паники оставлю я себя,
С достоинством, торжественно почти что.
Так капитан без нижнего белья
Сжимает судовой журнал под мышкой.
Последним он уходит с корабля,
Хоть в запертой каюте (он-то знает!)
В воде по пояс мечется дитя
И хомяка за пазухой спасает.
* * *
Букву “Ц” дробит цикада, звёзды упадают в вереск,
И вода в камнях холодных ракушками шелестит.
Крабы, словно луноходы, выбираются на берег
И по гальке мягко едут на колёсах на шести.
Это древние останки внеземных цивилизаций,
Кибернетика с клешнями, механический волчок.
Умер их собравший гений, стал звеном реинкарнаций,
А игрушки всё гуляют, срок завода не истёк.
Ночью пляж совсем безлюден, только фантики и пробки.
Их сканирует без смысла пучеглазый аппарат.
Безнадёжно раздаются позывные в круглой рубке,
Их никто принять не в силах…
Их никто прикосмос пуст…
Их никто прикосмос пуст…безбрежен мрак…
Сорняк
Сорняк вцепился в землю пятернёй,
И выдранный – такой же точно крепкий,
Что и при жизни вольной, корневой,
Назло нитратами надутой репе.
Он свеж на грядке, бодр и на штыке,
И на краю компостной кучи весел,
Удерживая землю в кулаке
Намного больше собственного веса.