Валентин ПЕТРОВ
(Санкт-Петербург)
|
Оглянись!
Нам твердили: не знаем мы слова «война».
Мы узнали его, затянувшись ремнём.
И с той самой поры заплатили сполна
за незнанье своё под смертельным огнём.
Оглянись! Посмотри,
мы в колонне по три.
В паутине присяг.
Впереди – новый стяг.
Под ногами своя
и чужая земля.
Запылала трава, –
нас в колонне по два.
Эх, домой бы скорей,
пожалеть матерей…
Навернулась слеза,
но – нельзя.
Нам нельзя!
Да, по-прежнему силы у нас не слабы,
далеко нас завёл траков танковых след.
И везут самолёты в Россию гробы,
этих цинковых вестников наших побед.
Оглянись! Посмотри, поднимается дым,
значит, снова горит чей-то вымерший дом.
И становится мальчик до срока седым,
и врачуются раны и души с трудом.
Покажи, генерал, где наш завтрашний враг? –
что нам смерть! – мы увидели их не одну.
И пока автомат не остыл от атак,
дай узнать нам ещё что-нибудь про войну!
Оглянись!..
* * *
В паутинных полосах
синеокая роса
обернётся вдруг лисой
медноокою,
солнцепадом до небес
этот рыжий огнебес
на любовь мне намекнёт
на далёкую.
* * *
По-над Камой тумана бела дуга,
И покоем дурманит Елабуга…
День
прост,
тень
в рост.
Пёс
рок
нёс
вбок…
Торгуют всем.
Сегодня на продажу
снесли святую душу даже
и пять моих лексем.
Каков улов? –
не хватит на буханку, –
какого чёрта кровью харкать
над бездной звёзд и слов?!
Но снова стол:
«В начале было слово…» –
и пусть конец пера обломан
в порыве новостном,
им брошу я
вульгарней Аввакума,
взорвусь, сукровицу смакуя,
за то, за прошлое…
Стыл
след –
был?
нет?..
Взлёт
скор
в звёзд
хор.
Вот приспело –
рисовать по белому белым –
обрёченней,
чем по чёрному чёрным…
Эти – рядом –
ариаднят взгляд безоглядно,
крошат мелом
на дебелость лбов осовело
мчащих легко
облаков, как молоко.
Ах, как смело! –
а я вот взяла и посмела,
издалека,
слышен голос на облаках…
Ночь
в день,
смочь
вдеть.
Лжи
снов
жив
сонм.
По нарыву нагнившему бритвою
написалось и быстро, и начисто,
и последнее в жизни чудачество
сотворилось с Мариной убитою.
По-над Камой тумана бела дуга,
и покоем дурманит Елабуга…
* * *
Исторгнув свет, ослепла лампа.
Запечатлев зрачок незрячий,
спирали симметричный клапан
на лист слюною люксов капал
и начертание иначил
никчёмных слов.
* * *
Д.М.
Коль снег на грязь – двойная грязь,
то боль на боль – тройное горе…
И студит вьюга, разъярясь,
густую горечь аллегорий.
Вот ветер слёзы задушил…
И, сделав паузу короткой,
любовь уходит из души
чужой, колючею походкой.
Ну что ж, иди. Тебя вернуть
мне не поднять усталых глаз…
Мечта крутой избрала путь
и – не сбылась.
* * *
Колдунья-ночь смежает веки сном,
гипноз луны в зрачках её морей,
земля, уснув, вращается быстрей
и, вопреки цикличности своей,
чревата преждевременной весной,
чревата тучной чернотой дождей,
чревата чёрной тучностью вождей…
И я встаю, стирая пот со лба,
и слышу, как рождается стрельба,
и вижу – продолжается борьба
двух полушарий…
* * *
Всё окутавший купол
звёздно-синего ситца –
примиривший нас кубок,
что зарёю искрится.
Захмелевшей листвы
нежный запах дурманит,
лес до срока застыл
в снежных хлопьях тумана.
Погружённый в родник
и укутанный в небо,
неужели от них
я уйду, будто не был?..
Чёрта с два! Ночь – мудра,
и – по серьгам всем сёстрам:
вечно чёрный квадрат
до утра станет пестрым!
* * *
Плетень.
Полутень.
Полуулыбка.
А на ресницах
слеза лоснится…
Что он нашепчет,
чёт или нечет?..
Так всё зыбко!
И лопуха
глухое
ухо.
Звёздам
Поостывшие от странствий
сгустки грусти,
не стучите светом в окна понапрасну –
вас не впустят.
* * *
Подмокла мишура,
поблекли блёстки…
Бежать!
Но ночь едва ль отпустит.
Мне, осовев,
глазами жёлтыми
мигают перекрестки,
слезясь росой
невыплаканной грусти.
Опять мутит.
А город будто вымер.
Ответов нет.
Грядут одни вопросы.
И выстрелить не в силах
в небес пурпурных вымя
разряженный патрон
последней папиросы.
* * *
Вдали от мира,
в глубинке пещерной,
язвила лира,
на свет ощерясь.
Как день, всё ясно,
как моль, все сыты.
И в жбане с квасом –
простор корыта…
И лишь чуть слышно
обруч сжимали
летучие мыши
ночных желаний.