Дмитрий Николаевич Киршин

писатель, учёный, общественный деятель

24 марта 2003 года.

Заседание № 66 секции поэзии РМСП в концертном зале Санкт-Петербургского Государственного музея театрального и музыкального искусства.

Ведущий заседания – Д.Н. Киршин.
Присутствовало 73 человека.

В обсуждении творчества Александра Дольского приняли участие члены РМСП Адриан Протопопов, Владимир Дюков-Самарский, Николай Михин, Ирина Брегунцова, Ольга Нефёдова-Грунтова, Геннадий Волноходец, Юрий Монковский, Анатолий Назиров, Дмитрий Киршин, всего – 9 человек.

Официальный сайт Александра Дольского: www.dolsky.ru .

Александр ДОЛЬСКИЙ
(Санкт-Петербург)


Там, где сердце

Загляделся я в глубь голубейшего полога,
и навеки упали в глаза небеса,
мне однажды Луна зацепилась за голову
и оставила свет свой в моих волосах.
Я ходил по дорогам России изъезженным,
и твердил я великих поэтов стихи,
и шептали в ответ мне поля что-то нежное,
ветер в храмах лесов отпускал мне грехи.
Я в рублёвские лики смотрелся, как в зеркало,
печенегов лукавых кроил до седла,
в Новегороде мёду отведывал терпкого,
в кандалах на Урале лил колокола.

От открытий ума стал я идолом каменным,
от открытий души стал я мягче травы,
и созвучья мои подходили устам иным,
и отвергшие их были правы, увы…
Я смотрел только ввысь и вперёд, а не под ноги,
был листвою травы и землёю земли.
Все заботы её, и ошибки, и подвиги
через сердце моё, как болезни, прошли.
Если кланяюсь я, то без тихой покорности,
и любовь и презренье дарю не спеша,
и о Родине вечной, жестокой и горестной,
буду петь я всегда, даже и не дыша.
Там, где сердце всегда носил я,
где песни слагались в пути,
болит у меня Россия,
и лекаря мне не найти.

*  *  *

И работу без сна и странствия
я на сердце с лихвой грузил,
опьяняли меня пространства
и простые слова Руси.
Но сомненье в строфу попало,
и была эта песнь тиха,
бескорыстья для чести мало,
а фантазии – для стиха.
Строки песен в иные дали
совесть тягостную вели.
Муза ходит, а не летает
по дорогам моей земли.
Я познал фанатизма шоры,
бездорожье и грязь в пути,
вырос я из такого сора,
где стихи не могли расти.
И горючие песни наши
мне плеснули стыдом в лицо
среди сверстников, поминавших
за убогим столом отцов.
У последнего поколенья,
понимающего о войне,
есть неспешные озаренья
в завоёванной тишине.
И не ждали мы вдохновенья,
не сжигали корявых строф,
и всегда было вдоволь гениев,
мало истинных мастеров.
Уходили порой безвременно,
не сочтя ни друзей, ни страниц,
а Россия опять беременна
сочинителем небылиц.
Принимать бы, что дарит время нам,
понимать бы, чего мы ждём,
а Россия всегда беременна
или поэтом, или вождём.

Акварели

Контуры чисты, блики не густы,
крыши и мосты, арки…
Сонны берега, призрачна река,
замерли пока парки.
Тихо проплыло тяжкое крыло,
светлое чело или
в выси ветровой мальчик над Невой,
ангел вестовой на шпиле.
Мимо Спаса, мимо Думы
я бреду путём знакомым,
мимо всадников угрюмых,
к бастиону Трубецкому.
Вдохновенья старых зодчих,
Петербурга привиденья,
дразнят память белой ночью
и влекут в свои владенья.

Грани берегов, ритмы облаков
в лёгкости штрихов застыли,
и воды слюда раздвоит всегда
лодки и суда на штиле.
Всё без перемен – кадмий старых стен
и колодцев плен лиловый,
эхо и лучи множатся в ночи,
как орган звучит слово…
Розоватый дождь в апреле,
разноцветные соборы,
зимы в синей акварели,
в охре осени узоры.
Кто-то кистью, кто-то мыслью
измерял фарватер Леты,
кто-то честью, кто-то жизнью
расплатился за сюжеты.

*  *  *

Смотрю на тебя и не верю,
что может природа создать
в такой ослепительной мере
такой красоты благодать.
Как можно из атомов почвы
и лёгких молекул небес
слепить этот профиль неточный
и стан, отрицающий вес?..
и речи, как скрипка с органом
на фоне шумящих лесов,
и ум, ироничный и странный,
подвижный, как стрелка весов?..
и руки, плывущие грустно
по правилам северных птиц,
и губы, твердящие устно
пробелы мудрёных страниц?..

Как жаль, что любые портреты –
в движенье, и сидя, и в рост –
не смогут скопировать это…
оттенки и глаз, и волос.
А голос из света и влаги
и музыки старых времён
значками на нотной бумаге
не может быть запечатлён.
Чисты, совершенны движенья,
как съёмка замедленных крыл.
Я думаю, эти решенья
Господь не один находил.

Одиночество

Холодный взгляд любовь таит,
и красота гнетёт и дразнит…
Прекрасны волосы твои,
но одиночество прекрасней.
Изящней рук на свете нет,
туман зелёных глаз опасен.
В тебе всё музыка и свет,
но одиночество прекрасней.

С тобою дни равны годам,
ты утомляешь, словно праздник.
Я за тебя и жизнь отдам,
но одиночество прекрасней.
Тебе идёт любой наряд,
ты каждый день бываешь разной.
Счастливчик – люди говорят,
но одиночество прекрасней.

Не видеть добрых глаз твоих –
нет для меня страшнее казни,
мои печали – на двоих,
но одиночество прекрасней.
Твоих речей виолончель
во мне всегда звучит, не гаснет…
С тобою быть – вот жизни цель,
но одиночество прекрасней.

Петербург

Я живу в Петербурге на улице Снов,
где летят мои годы, как белые снеги,
где ржавеют остатки российских основ,
и где выжили эллины и печенеги,

и где воздух промок ароматом грехов
и дыханием прошлого века любимым,
и чеканные строфы безумных стихов,
пролетая по ветру, мешаются с дымом.

Я терплю этот город, как терпят свой быт
одинокие, рваные жизнью счастливцы,
словно боги Олимп, что не чищен, не мыт
после оргий и драк, как их битые лица.

А когда наступает осенняя мгла
и холодных дождей бесконечные сроки,
души предков моих, выйдя из-за угла,
мне бормочут ещё не известные строки.

Филигранны в закат силуэты коней,
запах Ада от Сфинксов исходит заполночь…
И чём дальше от детства, тем сердце верней
гениальной, смертельной музыкой заполнит.

Я люблю этот город святой и простой,
где с Востока и с Запада спутаны ветры,
отнимающий жизнь и дарящий настрой,
на котором причины Гармоний бессмертны.

Семейная молитва

Помолюсь я сначала за мать, чтобы в мире,
где гостит её тонкий и ласковый дух,
было чисто и скромно, как в нашей квартире,
где ничто не коробило зренье и слух.

А потом помолюсь за жену мою тихо,
чтоб её сыновья на Господних путях
её именем светлым и горе и лихо
отводили, забыв про унынье и страх.

А затем попрошу я за старшего сына,
чтобы сердца его не коснулся мороз,
чтобы разум и сила не стали причиной
материнской заботы, печали и слёз.

А потом помолюсь я за среднего сына,
чтобы труд и талант не вменились ему,
и палитру души представляла картина,
где любовь свою кисть доверяет уму.

А затем попрошу я за младшего сына,
чтобы жил он смиренно, трудясь и молясь,
постигая, что мать и мадонна – едины
и что музыка выше, чем светская власть.

А ещё помолюсь за Россию. Поплачу,
чтоб оставила жизни моим сыновьям,
и к Душе и к Лесам относилась иначе,
и остыла вовек к воровству и боям.

А в конце помолюсь за себя, чтоб Всеблагий
подарил мне терпенье и мудрость внушил,
чтобы мысли мои допустил до бумаги,
чтобы сердце возвысил до Горних Вершин.

Старики

В местах, где на граните Петербурга
забыло время то царапину, то шрам,
и тихий свет от солнечного круга
ложится без теней по берегам,
на мостиках горбатых по Фонтанке
и вдоль резных оград особняков
и в солнце, и в туманы спозаранку
встречаю ленинградских стариков.

Их лица, словно карты странствий дальних,
испещрены дорогами времён,
и свет в глазах туманный и хрустальный
скрывает связь событий и имён.
В их памяти лежит тяжёлым кладом
эпоха ожиданий и надежд,
тревоги и восторги Петрограда
и ужасы нашествия невежд.

И шаркают они по листьям жёлтым,
шепча, и щурясь, и качая головой,
и хлеб насущный в сереньких кошёлках
касается намокшей мостовой.
И в магазине долго и спокойно
считают мелочь тёплую с руки,
в нелёгкий мир и в тягостные войны
ценить они учились медяки.

Их одиночества достойны поклоненья
и в безнадежности своей и в чистоте,
но равнодушны молодые поколенья
к их краткой и печальной красоте.
На мостиках горбатых по Фонтанке
и вдоль резных оград особняков
и в солнце, и в туманы спозаранку
встречаю ленинградских стариков.

Если женщина входит в твой дом

Если женщина входит в твой дом,
потеснись, уступи ей просторы,
где болезни, чаи, разговоры,
споры, слёзы – своим чередом,
если женщина входит в твой дом.

Приготовь своё сердце к трудам,
если ты удостоился чести –
быть хоть сколько-то рядом и вместе,
если стерпятся Рай и Бедлам,
приготовь своё сердце к трудам.

Если женщина входит в твой дом,
приготовь своё сердце к разлуке…
Позабудь про вино и науки,
стань прозрачным, как день за окном,
если женщина входит в твой дом.

Подчинись и глазам, и речам…
Ну, хотя бы сначала, для вида…
Ты узнаешь, что боль и обида
исчезают всегда по ночам,
уступая губам и плечам.

Расскажи ей, как можешь, про то,
что печалит тебя и тревожит,
что ты чувствуешь сердцем и кожей,
про Шопена, про джаз и Ватто,
если что-нибудь помнишь про то.

Если женщина входит в твой дом,
может быть, она послана Богом,
и жильё твоё станет чертогом,
и отныне ты к Тайне ведом…
Если женщина входит в твой дом.

Тёплые звёзды

Смотрю я на небо в роздых,
и видится мне в простоте,
что разные люди, как звёзды,
на разной горят высоте.
И каждый по-своему светит,
свершая неблизкий свой путь.
В миры одинокие эти
так хочется мне заглянуть.
Посмотри, как необъятны
звёздной ночью небеса…
В них уходят безвозвратно
дорогие голоса.

Одна пронесётся… другая –
со шлейфом искрящимся вслед,
но лучше смотреть, не моргая,
на этот космический свет.
Так можно увидеть скорее,
что шлейф – только пыль, полоса,
и свет этот вовсе не греет,
а только слепит глаза.
И ступают тихо люди
в воды светлых звёздных рек,
и за то друг друга любят,
что расстанутся навек.

Есть звёзды… слабее раз во сто
мерцают в холодной дали,
но здесь ошибиться так просто,
не зная пространства до них.
И тёплые, тёплые звёзды
летят по холодным мирам.
И поздно, так жалко, что поздно
они открываются нам.
Дорожу минутой каждой
и в печали, и в беде.
Мы расстанемся однажды
и не встретимся нигде.

Вопросы на кладбище

По брёвнам моста, как по клавишам,
несли с пирожками пакет
два сына со мною на кладбище
(четыре и девять лет).
Не трудно погостище в Колпино
найти – с электрички налево.
А там уже смерти накоплено
с японской войны и холеры.

Шагали беспечные мальчики,
мои дорогие шагали,
играли растерзанным мячиком
и спрашивали о Шагале.
– А как это дяденька с тётенькой
без крыльев летали над Витебском?
– Там кнопка, а выглядит родинкой –
нажмёшь и летишь над правительством.

Какие вопросы прекрасные,
какие ответы чудесные!
Вопросы становятся баснями,
ответы становятся песнями.
– А что тут за цифры на камешке?
– А время от вдоха до выдоха.
– Мы знаем – в метро есть для памяти
отметки у входа и выхода.

– А крест для чего над могилою?
– А это Христа поминание.
На нём он страдал, мои милые…
– А что это значит – страдание?
– А это основа познания,
как жалость, любовь и терпение.
– За что же ему наказание?
– За пение, братцы, за пение.

Самолёт мой

Август в звёздные метели
гонит нас из дома…
Самолёт мой – крест нательный
у аэродрома.
Не к полётной красоте ли
вскинут взгляд любого?..
Самолёт мой – крест нательный
неба голубого.

Злится ветер – князь удельный
в гати бездорожной…
Самолёт мой – крест нательный
на любви безбожной.
Свет неяркий, акварельный
под стрелой крылатой…
Самолёт мой – крест нательный
на любви проклятой.

Я сойти давно хочу, да
мал пейзаж окрестный.
Я распят, и нету чуда,
что летает крест мой.
Даль уходит беспредельно
в горизонт неявный…
Самолёт мой – крест нательный
на тебе, и я в нём.

*  *  *

Весна давно уж позади,
и лето жаркое далёко.
В осенний вечер не сиди
и не смотри на дождь из окон.
Войди в осинник золотой…
Неторопливость увяданья
откроет вдруг перед тобой
природы честность и старанье.

Усталость лёгкую пойми –
ведь это вовсе не усталость,
а сожаленье, что с людьми
осталось быть такую малость.
Беда не в горечи разлук,
не в смене ложа или крыши,
не в том, что слышен сердца стук,
а раньше ты его не слышал,
не в том печаль, что рвётся нить,
а ты в судьбе не наловчился,
а в том, что и любить, и жить
ты так недавно научился.

*  *  *

А ветры закружили, завертели
листву. И закачали сосняком.
Но ласточки ещё не улетели,
и даже люди ходят босиком.
Шальная развесёлая картина –
мне осень платит листьями за грусть,
но все они застряли в паутине,
и я до них никак не дотянусь.

А может быть, в стране далёкой где-то,
куда не залетали корабли,
в ходу такие жёлтые монеты –
раскаянья и совести рубли.
Осталось две получки до метели
и ни одной любви до Рождества,
но ласточки ещё не улетели,
и на берёзах – жёлтая листва.

Отпусти своих царей

Над Россией летят облака…
Ах, остаться на Севере заживо!
Я не знаю, какая рука
написала такие пейзажи.
У каррарских мраморей
мы живём однажды.
Научи своих царей
голоду и жажде.

В мастерской трудоёмких чудес
предстоит не унизиться славою.
В бледно-синей кастрюле небес
птичья стая чаинками плавает.
У рублёвских звонарей
мы с тобой встречались.
Научи своих царей
чести и печали.

На просторах таких – даже тут –
мало места для правды и боли.
Хорошо, что поэты живут
в наше время немного поболе.
У разбитых алтарей
онемели Боги.
Отпусти своих царей
в лучшие чертоги.

Публикуется по буклету: «Заседание № 66 секции поэзии РМСП. Александр Дольский. СПб., 2003». Составление и компьютерное оформление буклета – Д.Н. Киршин

Заседание № 65 <Все заседания> Заседание № 67