Александр АЛЕКСЕЕВ-ГАЙ
(Санкт-Петербург)
|
Перед призывом
Фатой легло на сердце облако,
а ты всё так же далека,
но твоего родного облика
закрыть не могут облака.
Я на пороге новой осени,
с повесткою в военкомат,
вступаю в перелесок сосенный,
бреду без тропок, наугад.
И выхожу в долины ровные,
среди просёлочных дорог,
где крест над старою часовнею
глядит, как сдержанный упрёк.
Дымки витают над овинами,
уходит рожь под небосклон,
и, точно головы повинные,
земле колосья бьют поклон.
А осень в рог трубит охотничий,
и, словно бы служа судьбе,
меня зовёт сосредоточенно
к военной службе и к тебе.
После Таллина
Не смолкло эхо Цусимы таллинской.
Фронт всё ближе день ото дня.
В небе всё реже «соколы-сталинцы».
Финский залив – теперь западня.
Ведь обретались мы только год
по новым, вмиг утраченным базам,
а нынче Питер укрыл наш флот.
Кто же кого защищать обязан?
Не интерес теперь к кораблям
влечёт мальчишек: хлеба дай им!
Ведь с Шепелева виделось нам –
дым восходил над складом Бадаевым.
А тот, в Кремле, что своих сплеча
умел казнить и лгал в манифестах,
познал ли он умом палача,
что поле брани – не лобное место.
Горе-стратег, он стольких, не каясь,
на свой предавая архипелаг,
словно в песок от погони страус,
голову прятал в позорный пакт.
Обстрелы. Голод стоит у трапа.
Нас неприятель в охват берёт,
и нам когда ещё курс на запад?
Льды зажимают Балтийский флот.
Радуга
Из тысяч труб, из тысяч горл она
несётся – весть тропой побед:
«Блокада Ленинграда прорвана!
Блокады Ленинграда нет!»
Свершилось! Фронт расправил мускулы.
Так сгинь, трёхзимняя страда!
Вкопавшаяся в землю русскую
назад отброшена орда.
В сердцах и в небе словно радуга,
и не напрасен разговор,
что не одна нам станет Ладога
дорогой жизни с этих пор.
И голод разжимает челюсти,
и есть защита от судеб.
Теперь уж больше раскошелиться
мы на насущный сможем хлеб.
Не испытаем, слава Богу, мы
вновь неприятельский обстрел.
В пустых домах и под сугробами
вновь не найдём мы мёртвых тел.
Москва и Пермь, Урал и Сормово
гудьмя гудят одной семьёй:
«Блокада Ленинграда прорвана,
вновь город слит с Большой землёй!»
Минувшее
Мы все участники живые
С грехом одержанных побед,
«Мы, дети страшных лет России», –
Изрёк авансом нам поэт.
Паденья, взлёты и застои…
Знать, вывод сделавший не врёт,
Что правящих собой достоин,
Каких ни есть, но сам народ.
И лицемер, и циник грубый
Равны у Клио на весах:
Один, что был с казачьим чубом,
Другой – при трубке, при усах.
И обрекали в миллионах
На плаху жертвы без вины,
Один – из стран, им полонённых,
Другой – из собственной страны.
И дни и ночи в эти годы
Мы вечно ждали новых гроз,
Всю лживость клички «враг народа»
Приняв для вида, как всерьёз.
И то ещё сочти за счастье,
Кто был отъят у отчих гнёзд,
Но, как журавль из волчьей пасти,
Хоть целой голову унёс.
И оттепель в недолгом свете
Прошла, и вот, за нею вслед,
Та накипь за двадцатилетье
Кипенья пирровых побед.
* * *
С чего я взял, что нет в живых тебя,
когда непререкаемо и прямо:
«Встречай с вечерним поездом. Твоя…» –
мне говорит сегодня телеграмма.
Встречающими полнится перрон,
гудок! И замирает ретивое,
и поезд стал. И вот он, твой вагон.
Ты мне на грудь склонилась головою.
Я за тобой не различаю дня…
Но что это?
Но что это?Растаяло виденье.
В действительность жестокую меня
сквозь слёзы возвращает пробужденье.
* * *
«Дантес» похоже на «Данзас».
Хоть первое для нас как ругань,
но сходственно звучат подчас
фамилии врага и друга.
Звучанье на один манер,
а вот дистанция весома,
коль упомянем, например,
мы Нельсона и Канцельсона.
Но, книжек ряд перелистав,
мы и обратное откроем:
ведь, как «Фарлаф», звучит «Фальстаф»,
и оба схожи как герои.
В Москве не тот словесный звук,
что схожий на земле чукотской.
Не равноценно: «Корней Чук» –
созвучию: «Корней Чуковский».
А потому я про слова
ещё скажу – чем стих мой начат, –
что для сравненья существа
созвучья ничего не значат.
* * *
Опять необозримость океана
Да пенный след у судна по пятам.
На мостике помощник капитана
Поймать звезду старается в секстан.
Куда бы нас с пути ни относило,
Пусть берега безмерно далеки,
Но в мире есть небесные светила,
Для мореходов – те же маяки.
Созвездия, весь небосвод усеяв,
Нас под прицел берут со всех сторон.
Как дабл-ю, глядит Кассиопея,
И, точно туз бубновый, – Орион.
Вот близнецы, что двоеточьем, строго
Расставились от прочих вдалеке.
Вот с ковшика Медведицы полого
Спускается Арктурус по дуге.
Опять необозримость океана…
И снова в бесконечность я влеком
И тёплой желтизной Альдебарана,
И Веги синеватым холодком.
Пусть не верна система Птолемея,
Но, глядя в эти звёздные поля,
Я будто бы и вправду разумею,
Что в центре мироздания –
Что в центре мироздания –Земля.
