А.М. ВОРОНОВ
«Над пропастью» Болдинской осени
Усадьба Болдино, находящаяся на юго-востоке современной Нижегородской области, почти у самой границы с Мордовией, в начале XIX века была родовым имением Пушкиных – но ни глава семейства Сергей Львович, ни его родственники там не жили. Они лишь подсчитывали доходы с поместья, которые регулярно пересылал в Санкт-Петербург управляющий имением. Однако барский дом поддерживался в надлежащем порядке – целый штат прислуги пристально следил за тем, чтобы хозяйские покои были чисто выметены и протоплены. «Звёздный час» Болдина наступил осенью 1830 года – его впервые посетил Александр Сергеевич Пушкин, которому отец по случаю женитьбы подарил деревню Кистенёвка.
Приехав в родовое имение, Александр Сергеевич не рассчитывал оставаться здесь надолго – ему нужно было как можно скорее вступить во владение подаренной деревней и тут же её заложить (деньги требовались для свадьбы, которую в те времена полагалось справлять так пышно и торжественно, что современник Пушкина Фёдор Соллогуб горько иронизировал на страницах повести «Тарантас»: «Мой друг, свадьба в Петербурге – половина банкротства»). Однако из-за начавшейся эпидемии был объявлен строгий карантин – и Пушкину пришлось задержаться в деревне на три месяца. Этот период, получивший название «Болдинская осень», признан наивысшим творческим взлётом в жизни поэта – более полусотни произведений были написаны им в Болдине или завершены (как например, роман «Евгений Онегин», над которым Пушкин работал восемь лет). После женитьбы Пушкин приезжал в Болдино ещё дважды, осенью 1833 и 1834 годов. В это время им также было создано немало произведений, ныне признанных хрестоматийными. Многие из них, принадлежащие к абсолютно разным жанрам, обнаруживают неожиданное сходство с точки зрения проблематики. Что же больше всего волновало поэта осенними болдинскими вечерами, заставляя его снова и снова браться за перо?..
|
Из многочисленных писем, адресованных друзьям и родственникам, видно, что по приезде в Болдино Пушкин чувствовал себя очень одиноко. Окрестности села, и сегодня не отличающиеся густонаселённостью, вызывали у него чувство внезапной оторванности от окружающего мира. Казалось – всё, что было в прежней жизни поэта, разом отхлынуло прочь, оставив его один на один с Вечностью.
Ощущение одиночества еще больше усиливалось оттого, что болдинский период в жизни Пушкина – это, прежде всего, время «утраченных иллюзий». Далеко позади остались и лицейские мечтания, и крымские проказы, и блаженное уединение Михайловских рощ. Внешне в жизни Александра Сергеевича всё обстояло как будто вполне благополучно. Он готовился к семейной жизни, был влюблён без памяти в будущую жену – но, чем меньше времени оставалось до венчания с прекрасной Натали Гончаровой, тем яснее становилось поэту, что и женитьба не спасёт его от одиночества, на которое он невольно обрёк себя незаурядным умом и талантом. Эти горькие раздумья прорываются у него во многих произведениях «болдинского» периода, прежде всего – в финале романа «Евгений Онегин».
В сознании многих поколений выработался устойчивый стереотип восприятия Онегина как пустого, легкомысленного человека, бездумно и беззаботно порхавшего по жизни и, в конце концов, закономерно оставшегося у разбитого корыта. Это отношение к пушкинскому герою обнаруживается и в одноимённой опере П.И. Чайковского (центральное место в ней занимает Татьяна, к которой великий композитор не скрывает своих симпатий, показывая чистую и цельную, искренне русскую женщину). Однако для Пушкина герой романа – именно Онегин, который совсем не одинаков в начале и в конце повествования. В юношеские годы Евгений, действительно, не слишком серьёзно относился к окружающей жизни и к чувствам близких ему людей. Но затем, пройдя через горнило тяжких испытаний, едва не сойдя с ума от неразделённой любви и душевных мук, он становится совершенно другим человеком, много пережившим и понявшим. Однако за обретение себя как личности Онегину предстоит заплатить дорогой ценой – одиночеством. Пока Евгений был лишь «одним из многих» светских щёголей и франтов – его встречали с дружеской улыбкой, наперебой приглашая на всевозможные светские вечеринки. Онегин, каким он становится к концу романа, больше никому не нужен. Его с насмешкой встречают и провожают как «опасного чудака», и даже Татьяна (которую в учебниках нередко представляют как нравственную антитезу Онегина), некогда любившая Евгения всем сердцем, теперь решительно и бесповоротно захлопывает перед ним дверь, подчиняясь законам высшего света… В романе нет прямого сопоставления биографии его автора с судьбой главного героя – и всё же, читая его, трудно отделаться от мысли, что и сам Пушкин испытал в жизни столь же мучительные душевные терзания (достаточно вспомнить его любовь к Анне Олениной и неудачную попытку жениться на ней, обернувшуюся для Александра Сергеевича подлинной драмой).
Какой же путь уготован новому Онегину? Автор не даёт на это прямого ответа, оставляя возможность читателям самим «додумать» его судьбу. Однако вся последняя глава романа подводит к мысли о том, что Онегина ждёт неминуемая гибель – слишком неравным будет его предстоящий поединок с косным и лицемерным окружающим миром. На это, в частности, указывают последние строчки романа, в которых поэт вспоминает об ушедших из жизни товарищах[1]:
О много, много рок отъял!
Блажен, кто праздник жизни рано
Оставил, не допив до дна
Бокала полного вина,
Кто не дочёл её романа
И вдруг умел расстаться с ним,
Как я с Онегиным моим.
Незаурядный, сильный человек, живущий без оглядки на общепринятые нормы и правила, во все времена обречён оставаться изгоем – эта мысль проходит лейтмотивом через весь драматический цикл «Маленькие трагедии», написанный осенью 1830 года. Своеобразной кульминацией этой темы является пьеса «Моцарт и Сальери», во многом носившая для Пушкина личный характер. Не секрет, что у Александра Сергеевича очень непросто складывались отношения с собратьями по перу. Даже Жуковский и Вяземский, официально «числящиеся» в литературоведении друзьями Пушкина, нередко сетовали из-за того, что им слишком часто приходится вытаскивать товарища из всевозможных передряг, в которые он попадал из-за своей органической неспособности к лицемерию и фальши. «Конечно, поэт он прекрасный, спору нет, – рассуждали они в кулуарных беседах, – но право, насколько бы нам жилось спокойнее, если бы его не было…». Впрямую об этом Пушкину не говорили – но, как истинный художник, он тонко ощущал холодок отчуждения, то и дело пробегавший между ним и другими «сыновьями гармонии». Сальери в его пьесе намеревается отравить Моцарта не только из-за личной зависти. Он видит едва ли не гражданский долг в том, чтобы любой ценой «остановить» великого безумца, понапрасну (с точки зрения благоразумного Сальери) растрачивающего свой талант:
Что пользы в нём? Как некий херувим,
Он несколько занёс нам песен райских,
Чтоб, возмутив бескрылое желанье
В нас, чадах праха, после улететь!
Так улетай же! Чем скорей, тем лучше.
Итак, «высокому нет места в жизни» – но и простой человек, не чувствующий в себе никаких особенных талантов и мечтающий лишь о земных радостях, так же одинок и беззащитен перед безличной и безжалостной общественной Системой, способной в одночасье сокрушить множество жизней и судеб, пустив по ветру все людские надежды и чаяния. Именно этому посвящена поэма «Медный всадник», написанная в Болдино осенью 1833 года. В этом произведении, как и в «Петербургских повестях» Н.В. Гоголя, также созданных в 1830-е годы, столица Российской Империи впервые предстаёт как город-оборотень, разрушающий и уничтожающий всё истинно человеческое. В полной мере это довелось испытать на себе Евгению – главному герою пушкинской поэмы. В его планах на будущее, казалось, не было ничего заведомо несбыточного:
Но что ж, я молод и здоров,
Трудиться день и ночь готов;
Уж кое-как себе устрою
Приют смиренный и простой
И в нём Парашу успокою.
Пройдёт, быть может, год, другой –
Местечко получу, Параше
Препоручу семейство наше
И воспитание ребят…
И станем жить, и так до гроба
Рука с рукой дойдём мы оба,
И внуки нас похоронят…
Однако в городе, построенном железной волей императора Петра Великого на гиблом месте, не суждено сбыться естественным человеческим желаниям. Пережив страшное наводнение, Евгений поскорее спешит к своей возлюбленной, живущей вместе с матерью на взморье, – и, добравшись до знакомой улицы, не находит даже их дома, унесённого разбушевавшейся стихией:
…Он остановился.
Пошёл назад и воротился.
Глядит… идёт… ещё глядит;
Вот место, где их дом стоит;
Вот ива, были здесь вороты –
Снесло их, видно. Где же дом?
И полон сумрачной заботы,
Всё ходит, ходит он кругом,
Толкует громко сам с собою –
И вдруг, ударив в лоб рукою,
Захохотал.
Обезумев, Евгений долго бродил по городу как неприкаянный. Однажды ночью он оказался возле памятника Петру Первому – «бронзовому истукану», который «рукой железной Россию поднял на дыбы». Всю боль, всё отчаяние выплёскивает Евгений в адрес Медного всадника, который в его глазах становится олицетворением всесильной и бездушной государственной машины:
…Он мрачен стал
Пред горделивым истуканом
И, зубы стиснув, пальцы сжав,
Как обуянный силой чёрной,
«Добро, строитель чудотворный! –
Шепнул он, злобно задрожав, –
Ужо тебе!..» И вдруг стремглав
Бежать пустился. Показалось
Ему, что грозного царя,
Мгновенно гневом возгоря,
Лицо тихонько обращалось…
И он по площади пустой
Бежит и слышит за собой –
Как будто грома грохотанье –
Тяжёло-звонкое скаканье
По потрясённой мостовой.
Во время работы над «Медным всадником» Пушкин официально состоял на государственной службе при дворе Николая Первого – и, вероятно, особенно остро ощущал себя «белой вороной» среди тех, кто уже давно превратились в «ходячие» параграфы и циркуляры. Но оставалось ещё одно прибежище – семья. Увы, и здесь всё было не так просто. Ещё совсем недавно Пушкин настолько был увлечён своей невестой, что выразил переполнявшие его чувства в шуточном двустишии:
Я влюблён, я очарован,
Словом, я огончарован.
Осенью 1834 года, когда Пушкин вновь приезжает в Болдино, от его былой надежды на семейную идиллию не остаётся ни следа. Свидетельство тому – написанная им в деревне трагифарсовая «Сказка о золотом петушке». В ней великий поэт, возможно, сам о том не подозревая, вступил в прямой диалог со своим современником – святым Серафимом Саровским, закончившим свой земной путь в 1833 году. Монастырь, в котором нёс своё монашеское служение преподобный Серафим, находился в двухстах километрах от Болдина, также на территории Нижегородской области. Неизвестно, бывал ли Пушкин в обители у преподробного (как неизвестно, знал ли он вообще о его существовании), – но сходство в их мироощущении обнаруживается не раз (особенно, если внимательно прочесть стихи, написанные Александром Сергеевичем в последние годы его жизни). Святой Серафим однажды так отозвался о женщинах: «Сколько хороших мужчин погибло из-за этих галок накрашенных». И вот, в «Сказке о золотом петушке» сначала сыновья царя Дадона убивают друг друга из-за шамаханской царицы – а затем и их престарелому папаше при виде восточной красавицы ударяет бес в ребро. Околдованный неземными чарами «прелестницы», он с необыкновенной лёгкостью «позабыл» ранее данные клятвы и обещания, за что поплатился собственной жизнью. В финале сказки выясняется, что царица, из-за которой погибли царь и его сыновья, была всего лишь наваждением, «призраком пустым», бесследно исчезнувшим, едва Дадон испустил дух:
А царица вдруг пропала,
Будто вовсе не бывало.
Сказка ложь, да в ней намёк!
Добрым молодцам урок.
Урок – но кому?! Не над собой ли горько усмехался поэт, вспоминая свою недавнюю пылкую влюблённость? А до рокового выстрела на Чёрной речке оставалось немногим более двух лет…
|
В одном из мемориальных залов Болдинского музея выставлен последний прижизненный портрет Пушкина, написанный в 1836 году И.Л. Линёвым. Лицо на нём совершенно не похоже на «просветлённые», вдохновенные лики поэта, ранее созданные В.А. Тропининым и О.А. Кипренским. Печальное, словно омытое слезами, измождённое ранними морщинами – лицо человека, доведённого до отчаяния. Как будто поэт, испив «бокал жизни» почти до дна, очутился на самом краю бездны – и остановился, не в силах сделать и шага перед разверзшейся пустотой.
Однако даже в самые горькие минуты своей жизни Пушкин как мог боролся с унынием и отчаянием. Несмотря на одиночество и непонимание со стороны даже самых близких людей, он до последних дней не забывал о священном долге поэта, превозмогая горечь потерь и боль утрат. Об этом свидетельствуют заключительные строки стихотворения «Элегия», также написанного Болдинской осенью:
Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе
Грядущего волнуемое море.
Но не хочу, о други, умирать;
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;
И ведаю, мне будут наслажденья
Меж горестей, забот и треволненья:
Порой опять гармонией упьюсь,
Над вымыслом слезами обольюсь,
И может быть – на мой закат печальный
Блеснёт любовь улыбкою прощальной.
Примечания:
[1] Цитаты из текстов поэта даются по изданию: А.С. Пушкин. Собрание сочинений в пяти томах.– СПб.: Библиополис, 1993.