В.Е. ПЕТРОВ
Хроника как художественно-публицистический жанр:
хорошо темперированное прошлое
От первоначальных летописей и генеалогий до нынешней ночью заполненных страничек многочисленных дневников современников – всё это хроники в широком смысле слова, ибо они представляют собой последовательное изложение событий на определённом отрезке времени. Таким образом, речь идёт о понятии едва ли не всеобъемлющем. Увы, отнюдь не таковой выглядит история изучения вопроса.
Наибольшее число научных исследований посвящено, безусловно, выдающемуся, но при этом достаточно частному явлению в неисчерпаемой истории жанра, временные границы которого были обозначены выше, – хроникам Вильяма Шекспира. Богата исследовательская литература по русским летописям, и с полным основанием можно предположить, что в той или иной мере значительно число исследований подобных документов истории других наций и многонациональных образований.
Немало опубликовано и в той или иной степени исследовано дневников и хроникальных мемуарных произведений исторических личностей, всякого рода биографических – и в этом смысле тоже хроникальных – текстов о них.
Весь этот огромный пласт литературы, имеющей прямое отношение к хронографии, вместе с тем не подвержен практически никакой систематизации. И не сделано это, следует полагать, именно в силу несметности материала исследования.
В данной статье будет предпринята попытка наметить некоторые самые общие штрихи возможной систематизации всего пласта означенной литературы, оспорить отдельные случайные, а потому ошибочные, на наш взгляд, определения жанровой принадлежности; более конкретно и на примерах, в том числе и собственного творчества, определить родовую принадлежность жанра, возможные варианты его трансформации во времени. И начать в данном случае необходимо с первоосновы – то есть с дефиниций.
Неверно определить – значит не ошибиться,
а породить цепь ошибок
К сожалению, до требуемого тома не вышла на момент написания этой работы Большая энциклопедия «Терра», которая, согласно рекламному анонсу, должна произвести «полную ревизию знаний», однако именно этим издательством в 1998 году – тогда же, когда началась работа над Большой энциклопедией, – был выпущен «Терра»-лексикон», последнее в современной истории России общенаучное энциклопедическое издание, ряд статей которого, действительно, претерпели «ревизию», то есть были либо изменены, либо просто исключены из содержания. Основная же масса статей этого энциклопедического словаря просто повторили содержание последнего Большого энциклопедического словаря, выпущенного в 1983 году издательством «Советская энциклопедия».
Именно такая судьба постигла, в частности, и статью «Хроника», содержание которой имеет прямое отношение к данному повествованию, а потому воспроизводится здесь полностью: «ХРОНИКА, 1) Запись ист. событий в хронологич. последовательности, один из основных видов ср.-век. ист. соч. (рус. летописи). 2) Лит. жанр – повествоват. или драм. произведение, излагающее исторически достопримечат. события в их временной последовательности, а также повести о частной жизни, к-рые используют приёмы хроникального повествования («Семейная хроника» С.Т. Аксакова). 3) Газетно-журнальный и радиотелевиз. жанр – краткое сообщение о факте».
Если обратиться к сохраняющим не только историческое, но и современное толковательное значение «Толковому словарю русского языка» С.И. Ожегова и «Толковому словарю живого великорусского языка» В.И. Даля, то в двух этих энциклопедиях языка мы обнаружим следующее:
1. По С.И. Ожегову: «ХРОНИКА, 1. Запись событий в хронологическом порядке, летопись. Средневековые хроники. 2. Литературное произведение, содержащее историю политических, общественных, семейных и т.п. событий. 3. Отдел сообщений в газете, а также фильм, посвящённый текущей общественной жизни. Международная х. Местная х.».
2. По В.И. Далю: «ХРОНИКА греч. временникъ, записки современника, летопись, бытопись».
Непредвзятому читателю – даже если он знаком только с приведёнными в определениях в качестве примеров произведениями – должно представиться совершенно очевидным, что наиболее соответствует их характеру и содержанию самое отдалённое по времени толкование. Таков парадокс очень многих, к сожалению, дефиниций, рождённых российской наукой ХХ века. И сейчас хорошо известно, что это не вина её, а беда.
Попробуем разобраться, что порождает недоверие к более поздним дефинициям. Начнём с двух первых – совпадающих по содержанию – пунктов. Здесь, прежде всего, бросается в глаза сам факт отделения русских летописей и средневековых хроник как записей событий в хронологическом порядке от литературы, её жанров и произведений. Причём, что любопытно, для подтверждения обоснованности этого сомнения вполне достаточно обратиться к определениям литературы, данным в тех же источниках: по Ожегову это «совокупность письменных произведений вообще», по обоим энциклопедическим словарям это «произведения письменности, имеющие общественное значение».
Правда, далее, в соответствующих статьях так или иначе говорится о том, что «чаще под литературой понимают художественную литературу», но найдётся ли ныне трезво мыслящий исследователь, который сможет отказать в высочайшей художественности тем же русским летописям или европейским средневековым хроникам, не говоря уже о таких пограничных явлениях письменности как «Слово о полку Игореве» или «Илиада».
Во всяком случае, академическая «История всемирной литературы» в девяти томах, изданная в 1983–1994 гг., однозначно относит эти письменные памятники, как и устный эпос, к полноправным произведениям мировой литературы и, более того, говорит об их сближении именно на идеологической, то есть общественно значимой, публицистической позиции (это будет важной составляющей дальнейшего повествования). «В своеобразных условиях формирующегося раннефеодального общества устная эпическая песня, летописание и церковная проповедь в известной мере сближались друг с другом в своём стремлении осознать и в каждом случае по-своему отразить важнейшие идеологические проблемы эпохи» (История всемирной литературы (ИВЛ), т. 2, с. 409).
Этим очевидным доказательством равной отнесенности летописных и сюжетных произведений письменности к единому понятию литературы можно завершить рассмотрение выявленной идентичности первого и второго пунктов рассматриваемых словарных определений жанра хроники. Если же, в свой черёд, обратиться к двум разнящимся третьим пунктам этих определений, то сразу же следует отметить, что и сам факт их наличия, как и факт отличия, демонстрируют многократно доказанную в обширной специальной литературе неразбериху, царившую до недавнего времени в терминологическом аппарате и по сей день молодой отрасли научного знания, которую именуют теорией журналистики.
По самым оптимистическим подсчётам, история этой науки насчитывает не более шести десятилетий (именно столько лет существуют самостоятельные факультеты журналистики в Москве и Санкт-Петербурге), но ещё и четверть века назад в ней не существовало единой жанровой классификации, велись яростные споры как по существу самой классификации, так и по определению границ и содержания отдельных жанров.
Теория же литературы, которая по определению должна была также уделить если не информационным, то хотя бы публицистическим жанрам журналистики должное место в своей более однозначной и сложившейся структуре, едва ли не презрительно отмахивалась от замарашки-«падчерицы», на поверку оказавшейся (см. приведённую выше цитату из ИВЛ) «прабабушкой» высокородной госпожи, которая, благополучно (но тоже не бесспорно) разделив песни и стихи, романы и повести, трагедии и комедии на роды, виды и жанры, поставила публицистику где-то рядом с письмами и заметками на полях. Нимало не заботясь при этом, что среди этого «прочего» оказались статьи Пушкина, очерки (а отнюдь не только рассказы) Успенского, Короленко, Чехова, не говоря уже о целиком публицистическом творчестве Новикова, Радищева, Чаадаева. Нет, разумеется, ни один курс истории литературы не обходился без разбора «Трутня», «Путешествия…» или «Философических писем». И о том, что великий прозаик и драматург Антон Чехов был одновременно фельетонистом Антошей Чехонте, тоже мало кто забывал упомянуть. Но одно дело место в истории, другое дело – то же место в теории.
Отсюда и те метания, которые мы наблюдаем в третьих пунктах энциклопедических словарей: от отдела в газете до короткой информации. И если отдел хроники в некоторых периодических изданиях первой трети ХХ века действительно существовал, то вот хронику с короткой информацией даже в этих отделах никто никогда не путал. Хотя бы по первой части определения того же самого словаря, трактующей хронику как «описание событий в последовательности». Информация же – любая, более или менее короткая – это оперативное сообщение, как правило, об одном событии с определением, в том числе, и его хронологических рамок.
А хроника – таково прежде и ныне её содержание, а теперь и научное определение – это подборка информации о хронологической череде важнейших событий за определённый промежуток времени на опредёленной территории. И – вполне законное дополнение – это ещё и определённым образом составленная и оформленная подборка. То есть, если само по себе сообщение – это сугубо информационный жанр, чуждый публицистичности и художественности, то хроника – жанр однозначно художественно-публицистический. Самая скупая из хроник – известный всему миру уже более полувека блокадный дневник Тани Савичевой. Сможет ли кто-то отрицать его очевидную художественность и публицистичность, отказать ему в статусе самого впечатляющего документа эпохи?
Именно это и позволяет здесь не делать принципиального разграничения между различными проявлениями жанра, именуя хронику единым художественно-публицистическим жанром, обладающим, как и многие другие жанры литературы, большей или меньшей совокупностью этих самых проявлений. И делать это – после произведённого обзора дефиниций, – опираясь на всеобъемлющее, самое отдалённое по времени, но при этом самое современное определение хроники, данное в «Толковом словаре» В.И. Даля.
Хроники: от летописей – через Шекспира –
к дневнику и подборке новостей
Обозначенное в заголовке – это отнюдь не путь трансформации жанра, это, скорее, путь его развития, расширения форм проявления хронографии. Кстати, большинство исследователей путей развития других жанров литературы также отмечают эту, судя по всему, единую для всего литературного процесса особенность: рост разнообразия форм, всё более широкий и демократичный охват этими формами новых языковых пластов.
В рамках этой работы нет необходимости подробно останавливаться на древнейшей форме хроники, которую упоминают все приведённые выше определения, – летописях. Уже упоминалось, что по этому предмету имеется обширная научная литература. Не менее обширен и сам единый свод русских летописей. Поэтому достаточным будет привести здесь довольно лаконичную и вместе с тем глубокую характеристику предмета, данную выдающимся русским учёным В.О. Ключевским в его «Полном курсе лекции по русской истории»:
«Летописание было любимым занятием наших древних книжников. Начав послушным подражанием внешним приёмам византийской хронографии, они скоро усвоили её дух и понятия, с течением времени выработали некоторые особенности (здесь и далее курсив мой – В.П.) летописного изложения, свой стиль, твёрдое и цельное историческое миросозерцание с однообразной оценкой исторических событий и иногда достигали замечательного искусства в своём деле. […] При дальнейшей переписке […] летописи сокращались или расширялись, пополняясь новыми известиями и вставками целых сказаний об отдельных событиях, житий святых и других статей…» (Указ. соч., кн. 1, с. 60–61).
Выделенные курсивом слова представляются ключевыми для доказательства художественности и публицистичности летописных текстов. А в том, что автор этих слов знал предмет, который они характеризуют, сомневаться не приходится: к моменту публикации «Полного курса лекций» В.О. Ключевского было не только изучено и систематизировано, но и уже опубликовано 12 томов «Полного собрания русских летописей».
Хроники В. Шекспира также всеми тремя определениями отнесены к рассматриваемому жанру (в лаконичной дефиниции В.И. Даля они подразумеваются в терминах «летопись, бытопись»). Однако здесь необходима серьёзная оговорка: почему некоторые свои произведения, бывшие и летописью, и бытописью определённой эпохи и повествующие о деяниях реальных исторических персонажей великий драматург именует хрониками, другие – равно отвечающие всем перечисленным выше особенностям – нет? Есть ли в этом некие авторские прихоть и произвол – или это чётко выверенное определение жанров? Не имея возможности подробного анализа и хроник, и трагедий Шекспира, отметим лишь, что появление тех и других, за исключением поздней хроники «Генрих VIII», – это два разных периода творчества драматурга. Не случайным надо полагать и тот очевидный факт, что действие большинства своих трагедий Шекспир переносит в другие страны, в то время как вся сумма его хроник – это тысячелетняя в буквальном смысле слова летопись истории Англии.
Академическая «История всемирной литературы» в связи с этим отмечает: «Если нарушить порядок появления шекспировских хроник и расположить их в соответствии с исторической последовательностью … то со времён короля Иоанна Безземельного до правления Генриха VIII – отца королевы Елизаветы, иначе говоря, вплотную к шекспировской эпохе, развернётся картина подъёма Англии, роста её государственной монолитности и единства. […] Это не реставрация, а в самом деле – типы прошлого, сохранившиеся, однако, от ушедших веков до шекспировской эпохи. […] Это художественный историзм. Время у Шекспира – некий универсальный закон. Оно служит у него ответом на основные исторические и социальные вопросы» (ИВЛ, т. 3, с. 321–322). И в этом состоит их острая публицистическая нацеленность на формирование исторического сознания современников.
Не в меньшей степени, разумеется, ту же цель преследуют и художественные произведения Шекспира. И в этой связи любопытен такой факт: в Шотландии до сих пор празднуется так называемый День Макбета – реального шотландского властителя, имя которого Шекспир дал главному герою одной из знаменитых своих трагедий. Однако реальный Макбет, по мнению его соотечественников, был едва ли не полной противоположностью того страшного тирана, который действует в трагедии великого драматурга. И День Макбета празднуется как бы в пику шекспировской «несправедливости». Несправедливы же на самом деле милые и добрые шотландцы – и только потому, что не осознали разницы: об их кумире Шекспир написал трагедию, а не хронику…
Но если ошибка защитников чести реального Макбета понятна и простительна, то упорство учёных, исследователей творчества, например, Андре Моруа, с которым они, безусловно, великолепные его литературные биографии (читайте – хроники) Байрона, Бальзака или Гюго именуют биографическими романами, и понять, и простить представляется крайне затруднительным. То же и, пожалуй, в ещё большей степени относится к произведениям знаменитой серии «Жизнь замечательных людей». В ней, как и в любых других жанровых сериях, есть разные по качеству произведения, но почему лучшие непременно должны именоваться романами? Боюсь, что главная причина кроется всё в той же терминологической путанице: романист звучит престижнее, чем хроникёр, но особенность состоит в том, что автор хроники – не хроникёр, а, скорее, летописец. Зазвучит ли «романист» престижнее в этом сопоставлении? Можно уверенно сказать: нет. И, стало быть, нет никакой необходимости усугублять и без того достаточную жанровую путаницу.
Ещё большими «золушками» в исследовательской иерархии предстают мемуары и дневники. В большинстве своём эти хроники в ещё меньшей степени осенены высокой художественностью. Но ведь и надобности в ней у них и не было, и нет. С другой стороны, именовать их просто «документами того или иного исторического периода» явно ошибочно: слишком субъективны они для этой характеристики. Любые хроники – это одна из основных их жанрообразующих черт – не воссоздают историю, они передают её как мироощущение современника или как её переосмысление потомками. Есть ли в этом ценность сугубо историческая? Да, есть. Но она – вторична. Есть ли в них ценность публицистическая с точки зрения формирования исторического сознания сегодняшних читателей? Да, есть. И она – главенствует. Есть ли, наконец, в хрониках ценность художественная? Да, безусловно, есть. А иначе по какому бы принципу решался вопрос о публикации одних и забвении (порой, правда, временном) других?
В связи с этим приведу небольшой пример, может быть, и не лишённый некоторого субъективизма. Недавно опубликован, в том числе и издательством «ВИВ&Т», крымский дневник (1920-го года) великого русского учёного В.И. Вернадского – буквально 20 страниц компьютерного набора, которые дают для мироощущения той эпохи едва ли не больше, чем многостраничные мемуары того же генерала А.И. Деникина. Думается, это можно объяснить только высокой публицистичностью и художественностью текста дневника Вернадского.
Каждая эпоха, и более того – каждая реальная общественная сила этой эпохи воспроизводит и комментирует (или игнорирует) те или иные хроники. И чем меньше хроник оставляет после себя та или иная эпоха, тем большую ценность обретает каждая из сохранившихся. Естественно, что с развитием цивилизации число хроник, а стало быть, и широта выбора для потомков возрастает. И, безусловно, максимально широк он в нынешнюю эпоху стремительного развития средств массовой коммуникации.
Называя или не называя хрониками ежедневные подборки информации о важнейших событиях в мире, конкретной стране или регионе, несметное число печатных и электронных изданий пишут свою летопись сегодняшней жизни планеты. Уследить за всеми сегодняшними летописцами уже нет физической возможности, но, тем не менее, каждый цивилизованный человек на земле имеет определённый для себя перечень источников, сопоставление хроник которых представляется ему необходимым для создания удовлетворяющей его полноты картины сегодняшнего мира. Надо ли доказывать то, что творения лучших из этих летописцев являются художественно-публицистическими и сохранят для потомков живое и в своей совокупности объективное описание нашей стремительной и бурной эпохи?
Вторичная хроника как разновидность жанра:
авторский взгляд
Выше уже упоминалось об исторических фактах дополнения, переосмысления хроник летописцами прошлого, сказано было и о том, что потребность в том же дополнении и переосмыслении возникала позже и существует по сей день. И причиной тому – не только прихоть или стремление к собственной правде потомков, но и сугубо объективные факты новых исторических открытий, археологических раскопок, архивных изысканий.
Если вернуться к той же блокадной истории Ленинграда, то наряду со значительным числом подлинных документов того времени, ярчайший из которых был здесь упомянут, полная история девятисот блокадных дней появилась уже гораздо позже. И для того были свои – объективные и субъективные – причины и поводы. Не исключено появление и новых, ещё более поздних. И таких примеров можно привести великое множество. Стало быть, речь идёт не о факте, а об исторически обусловленном явлении. Оно-то и позволяет говорить о разновидности жанра хроники – хронике вторичной.
Несколько примеров из авторской практики. В 1982 году в одной из жемчужин Золотого кольца России – городе Палехе – решили отпраздновать 40-летие детского дома, который основали в этом городе для размещения эвакуированных ленинградских ребятишек, а после возвращения большинства из них в родной город использовали по прежнему назначению уже для местных оставшихся без родителей детей. Бывшие учителя, воспитатели, местные воспитанники продолжали жить в Палехе и его окрестностях, а вот воспитанников-ленинградцев надо было найти в их родном городе. Такую встречу после обращения в одну из газет города на Неве удалось организовать, и результатом её стал большой очерк «Возвращение в детство», который содержал, наряду с репортажем о самом событии, блокадный дневник одного из мальчишек и описание событий 40-летней давности на узнанных местах (а их сохранилось много) в современном Палехе.
Другой пример. К 300-летию Санкт-Петербурга на радио «Открытый город» ежедневно в течение года выходила программа «Петербургский хронограф», в каждый выпуск которой собиралась информация о событиях, происходивших в городе в этот день в разные годы. Мало того, следовавший сразу за ней выпуск важнейших городских новостей как бы подверстывал события этого дня к трёхвековой истории города.
В приведённых примерах обращает на себя внимание то, что поводом для создания вторичных хроник послужили юбилеи определённых исторических событий, однако это отнюдь не обязательное условие. В издательстве «ВИВ&Т», например, в жанре хроники изданы наиболее актуальные газетные материалы, опубликованные в течение двух лет на границе двух тысячелетий, или, скажем, еженедельные сатирические странички, созданные на основе текущего информационного материала и охватившие некий период времени, вообще не связанный с какими-либо значимыми датами.
В Фонде независимого радиовещания сейчас обсуждается проект создания на базе этой организации своеобразной радиолетописи страны, для которой будут отбираться фрагменты ежемесячных хроник десятков региональных радиостанций. И это будет по своему характеру – если, конечно, проект осуществится – тоже вторичная летопись, поскольку «начальную» пишут ежедневно все средства информации регионов.
Таково предельно краткое и беглое описание того широкого и во времени, и в литературном пространстве, но, вместе с тем, единого художественно-публицистического жанра, который во многих случаях именуется, в остальных же должен начать именоваться хроникой. Из прошлого он пришёл к нам пожелтевшими страницами летописей столетий. Нынешнее время сделало его произведения необходимой составляющей каждого дня. Это и позволило в заголовке охарактеризовать сегодняшнее состояние хроники как хорошо темперированное прошлое. Новый день скажет своё слово об этом жанре. Но это будет уже открытием дня завтрашнего.