Ю.П. КАЛЮЖИН
Поэт Николай Рубцов
Написать статью о Николае Рубцове непросто и, пожалуй, даже рискованно. И дело совсем не в том, что в созданных им гениальных, а порой – не самых лучших стихах отражено всё бытие поэта, прожившего так мало и так трудно. Проблема появилась оттого, что произошло неофициальное разделение Рубцова на талантливого поэта, с одной стороны, и на человека с тяжёлым характером, с другой. Как свидетельствует в своей литературной попытке осмыслить жизнь, смерть и бессмертие поэта Николая Рубцова петербургский писатель Николай Коняев, «в этой жизни ничего светлого не было». На первый взгляд, можно согласиться с такой точкой зрения, тем более что и смерть Николая Рубцова стала такой ужасной, трагической ошибкой. Но я не разделяю эту точку зрения. Жизнь человеческая, пусть даже самая тяжёлая, вообще явление светлое, а если в ней рождаются и живут стихи – она светлая вдвойне. Другое дело, что Николай Рубцов в ней столкнулся с такими испытаниями, которые не каждому дано преодолеть. Он же, несмотря ни на что, жил и писал стихи, ставшие со временем шедеврами русской поэзии. Жаль только, что Николай Рубцов, как тысячи других людей, сломался на всемирном грехе человечества – пьянстве. Но это наша боль и наша общая беда, которая так дорого обходится русскому народу и в большинстве своём приводит к трагедиям и несчастьям.
Я встречал и встречаю разных поэтов – знаменитых и совершенно неизвестных, живущих благополучно и перебивающихся с хлеба на воду почти так же, как Николай Рубцов. Не буду называть имён, но что объединяет этих людей, отмеченных в разной степени Божьей милостью, – так это светлость жизни рядом со стихами в процессе их создания и отдачи своих творений на суд читателей, а следовательно, на народный суд. И что удивительно – для них почти не важно, какая будет оценка, хорошая или плохая (хотя это и имеет значение!). Важно то, что написанное будет жить, если не в народе, то в друзьях. Не в друзьях, так в близких людях поэта, потому что стих – это рождённый ребёнок, который либо сразу становится большим и голосистым, либо долго-долго нежится в колыбели, чтобы потом неожиданно выпорхнуть в голубое небо жизни и осветить чью-то дорогу, запасть в души идущих по ней. Для этого и живёт поэзия!
Меня могут упрекнуть в том, что я вольно или невольно становлюсь на защиту плохих стихов. Но в таком случае я хочу спросить: а где универсальные критерии оценки стихов? Ведь разным людям нравятся различные поэты. Одни принимают Лермонтова, но не признают Байрона, другие любят Ахматову, но отвергают Цветаеву. Поэтому я утверждаю, что все стихи, если они не пошлые и не грязные, имеют право на жизнь, а значит, могут быть представлены на суд читательский. Вообще все стихи сначала пишутся людьми, из которых немногие становятся поэтами. Я читал много хороших правильных стихов, выстроенных по всем канонам поэтического мастерства, и писали эти стихи маститые люди, но веяло от них холодом и не грели они ни душу, ни сердце. В них поэзия молчит. Но есть стихи, которые сразу западают в сердце, завоёвывают души, и наворачивается слеза от прочитанного, сотворённого простыми добрыми словами. Именно такие стихи и писал Николай Рубцов, поначалу совсем неизвестный и ставший впоследствии знаменитым поэтом. Но если попытаться разделить его творчество на ученичество, на зрелость и высшее мастерство, то мы не сможем этого сделать. Рядом с ранними матросскими стихами вдруг появляются в 1960 году гениальные «Взбегу на холм и упаду в траву», «Русский огонёк», а потом ряд совершенно слабых и ненужных стихов. И так всю жизнь!
|
Поэт Николай Рубцов родился в Архангельской области 3 января 1936 года. До страшной войны оставалось ещё целых пять лет. Интересно, что в своей автобиографии, написанной 2 мая 1967 года для отдела кадров и впервые представленной машинописной копией А. Цыгановым из Вологды, читаем буквально следующее: «Детство прошло в детском доме в селе Никольском Тотемского района Вологодской области. Там закончил 7 классов». Коротко и ясно. Однако не всё здесь точно.
Отец поэта – Михаил Андрианович Рубцов, родившийся в 1900 году в Вологодской деревне Самылково, работал в сельпо, поэтому семья его была неплохо обеспечена. Впоследствии он переехал в г. Емец Архангельской области, где и родился Николай. Первые годы детства Коли были счастливыми и радостными. Война застала семью Рубцовых в Вологде. С этого момента и начались мытарства будущего великого поэта. В 1942 году, когда ему исполнилось 6 лет, умерла его мать Александра Михайловна, о чём с болью и печалью взрослого человека от имени маленького мальчика он написал такие стихи[1]:
Домик моих родителей
Часто лишал я сна.
– Где он опять, не видели?
Мать без того больна. –
В зарослях сада нашего
Прятался я как мог.
Там я тайком выращивал
Аленький свой цветок.
Этот цветочек маленький
Как я любил и прятал!
Нежил его, – вот маменька
Будет подарку рада!
Кстати его, некстати ли,
Вырастить всё же смог…
Нёс я за гробом матери
Аленький свой цветок.
Написано это в 1966 году. Уже почти окончен Литературный институт. Появился второй прижизненный сборник стихов поэта «Звезда полей», открывший Рубцова как большого мастера слова, а боль о матери всё жила. Николай был очень впечатлительным человеком. Прозаиком Н. Коняевым он описан как ласковый и влюбчивый. Откуда это было в Рубцове? Почему в детдомовском мальчишке, который при живом отце остался сиротой, проявилась доброта души? Может быть, оттого, что природа наградила Николая музыкальностью, хорошим слухом и очень певучим голосом. Говорили, что в Литературном институте его часто приглашали не только читать стихи, но и петь их под баян, как свои песни. И это так и есть. Все его стихи – как песни. И очень жаль, что Николай Рубцов не попал на большую поэтическую эстраду, что не зазвучали написанные им стихи в его исполнении на большой публике. Мне кажется, случись это – к нему пришёл бы сразу настоящий успех. Возможно, ещё долгие годы звучал бы его голос, одаривая всех нас звёздами своей поэзии. Правда, некоторые критики, да и некоторые друзья Рубцова, утверждали, что он, быть может, не стал бы великим поэтом, если бы его окружали благополучие, раннее признание и бурные аплодисменты.
Для меня остаётся загадкой, почему он описал так точно:
Я умру в крещенские морозы.
Я умру, когда трещат берёзы.
И это случилось 19 января 1971 года, именно в крещенские морозы. Может быть, был прав Игорь Тальков, когда пел про поэтов, что они уходят, выполнив задание, оставляя слово на земле.
Ведь М.Ю. Лермонтов тоже чувствовал свою смерть. Она впервые прикоснулась к нему ещё тогда, когда он стрелялся на дуэли с атташе французского посольства Эрнестом Барантом. Удивительно было то, что Барант стрелял в Лермонтова из того же пистолета, из которого был убит А.С. Пушкин. А дело обстояло просто: пистолеты к месту дуэли Пушкина привёз виконт де Аршиак – секретарь французского посольства, секундант Дантеса. Он взял эти пистонные пистолеты у того же Эрнеста Баранта, который привёз их в Россию в 1835 году. Изготовленные на Дрезденском оружейном дворе Карлом Ульрихом, они не давали осечки. Не случилось осечки и на дуэли Пушкина. Выстрел же в сторону Лермонтова, прозвучавший так громко, не задел его. Барант, в отличие от Дантеса, промахнулся, а Лермонтов выстрелил в сторону. Н. Рубцов об этом написал так:
Напрасно
Напраснодуло пистолета
Враждебно целилось в него:
Лицо великого поэта
Не выражало ничего!
Уже давно,
Уже давно,как в божью милость,
Он молча верил
В смертный рок.
И сердце Лермонтова билось,
Как в дни обыденных
Как в дни обыденныхтревог.
Когда же выстрел грянул мимо,
(Наверно, враг
Не спал всю ночь!),
Поэт зевнул невозмутимо
И пистолет отбросил прочь…
Это стихотворение – из первого поэтического сборника Николая Рубцова, вышедшего в Северо-Западном книжном издательстве в 1965 году. Но оказалось, что Рубцов ещё задолго до этого стал автором самиздатовского сборника «Волны и скалы», который в 1962 году в машинописном варианте изготовил Борис Тайгин всего в шести экземплярах. Именно благодаря этой книге Рубцов прошёл творческий конкурс – и после сдачи экзаменов, согласно приказу № 139 от 23 августа 1962 года, под 20 номером был зачислен в элитный и единственный в своём роде Литературный институт.
Но это случится позже. А раньше – было детство, после смерти матери – детдомовское детство.
Я смутно помню
Позднюю реку,
Огни на ней,
И скрип, и плеск парома,
И крик «Скорей!»,
Потом раскаты грома
И дождь. Потом
Детдом на берегу.
Вот как об этом вспоминал товарищ детства Рубцова Анатолий Мартюков: «Село Никола стоит на зелёном речном пригорке. Сухие луговины и главная улица вдоль всего села: от моста под горкой – до школы у соснового леса. Украшает село берёзовый сад. В саду – двухэтажная белая больница. Грачиные гнёзда, птичий гвалт, стареющие берёзы. Трудно человеку из семьи с матерью и отцом понять законы детдомовской общины. Они естественны и обязательны. Дети, родственные по судьбе, крепче сплачиваются, не знают барьера несовместимости. Войди в этот мир с миром – и будешь «братом навеки». Злоба и ложь отвергаются, предательство – вне закона. Сожалеют, взрослея, детдомовцы лишь о том, что крепость нитей первой дружбы не прочнее семейных. Детство не часто страдает муками разлук. Только когда-то, позже, бередит воспоминаниями».
|
Юрий Воронов. Никола. Из серии «Лирика Рубцова». 1981 |
Наверно, отложилось это в душе маленького Коли на всю жизнь, и потому живут в его бессмертных стихах сосны и берёзки из вологодских лесов да ивы над бегущими реками.
Зачем ты, ива, вырастаешь
Над судоходною рекой
И волны мутные ласкаешь,
Как будто нужен им покой?
Преград не зная и обходов,
Безумно жизнь твою губя,
От проходящих пароходов
Несутся волны на тебя!
А есть укромный край природы,
Где под церковною горой
В тени мерцающие воды
С твоей ласкаются сестрой…
В школе Коля Рубцов учился хорошо. И ещё одну черту отмечали в нём, совсем ещё маленьком мальчике: он был очень аккуратным. Следил за собой, и если брюки доставались не по росту (а как обстояло дело с одеждой в детских домах, известно всем – и не только тогда, но и сейчас), то он сам подшивал и точно подгонял их на себя. Пуговицы у него всегда были все на месте, и рукава больших пальто никогда не были слишком длинными.
И совсем другой портрет Николая Рубцова описан его друзьями в последние годы жизни. Впрочем, на то имеются свои объяснимые причины.
Беру на себя смелость сказать, что в 1970 году он был брошен своими друзьями и товарищами по перу, а если кто и одаривал его своим вниманием, то больше от снисхождения к пьющему поэту, нежели от искреннего понимания развивающейся душевной трагедии.
Вот строки из последней книги Н. Рубцова:
Я вспомнил
Я вспомнилугрюмые волны,
Летящие мимо и прочь!
Я вспомнил угрюмые молы,
Я вспомнил угрюмую ночь.
Я вспомнил угрюмую птицу,
Взлетевшую
Взлетевшуюжертву стеречь.
Я вспомнил угрюмые лица,
Я вспомнил угрюмую речь.
Я вспомнил угрюмые думы,
Забытые мною уже…
И стало угрюмо, угрюмо
И как-то спокойно душе.
Прочитав это, понимаешь, как много было неискренности во встречах с так называемыми друзьями. Но когда душа поэта освободилась от них, жить ему оставалось уже совсем немного. А причина-то неустроенности состояла вся в том, что Николай Рубцов – русский поэт, и советского в нём было мало, что тогда не прощалось официальными «угрюмыми» лицами. Поэтому везде, где было только можно, придавливали и принижали его талант: то подборку стихов уменьшат, то подвергнут такой редакции, что уже совсем не тот Рубцов приходил к нам со станиц газет и журналов.
|
Обращаюсь к фактам. Из письма Багрову С.П. (декабрь 1964 года): «Хорошо, что пишется. Но ужасно то, что так тяжело печатать стихи: слишком много тратится на это времени».
Из письма Романову А.А.: «Стихов пишу, да, много. Не знаю даже, что делать с ними. Мне самому они абсолютно не нужны, когда уже закончены, а и никому, видно, не нужны, раз их не печатают. Хорошо бы, Саша, если бы из «Красного Севера» в счёт стихов, которые будут напечатаны, как-нибудь, каким-нибудь образом послали мне немного денег до Нового года».
А дальше – ещё горше: «Были бы у меня средства, я бы никогда не печатал стихи, не стремился бы к этому, т.к. насколько я убедился, стихи, вернее, хорошие стихи (не говорю о себе) печати не нужны». И внизу приписка человека ироничного, ещё не потерявшего веры и любви к жизни: «Ну, я разболтался, как воробей на зерне, извини. Очень рад был бы увидеть тебя. С сердечным приветом Н. Рубцов». Осень 1965 года.
Подборка стихов в «Красном Севере» не прошла. Ещё бы! Разве можно печатать на страницах советского литературного журнала подобное:
С моста идёт дорога в гору.
А на горе – какая грусть! –
Лежат развалины собора,
Как будто спит былая Русь.
Былая Русь! Не в те ли годы
Наш день, как будто у груди,
Был вскормлен образом свободы,
Всегда мелькавшей впереди!
Какая жизнь отликовала,
Отгоревала, отошла.
И всё ж я слышу с перевала,
Как веет здесь, чем Русь жила.
Всё так же весело и властно
Здесь парни ладят стремена,
По вечерам тепло и ясно,
Как в те былые времена…
Что уж тут советского? – сплошная ностальгия по старой есенинской Руси. Может быть, поэтому чисто русские стихи Рубцова на страницах «Красного Севера» так и не появились?
И снова – подтверждение из письма Рубцова Романову А.А. (тогда уже ответственному секретарю вологодской писательской организации), датированного началом 1966 года: «Саша, будут или не будут мои стихи в «Красном Севере»? Забыли о них, может быть? Если же не забыли и отменили опять их публикацию, то сообщи, пожалуйста, об этом. Чтоб я не надеялся. Нет ли какой-нибудь работы для меня в Вологде? Здесь её нет. Чувствую себя изгнанником».
А разве это было не так?! Рубцов в действительности и был изгнанником, хотя его в ссылку никто не отправлял, за тунеядство не судили, из страны не изгоняли. Но ответим себе честно: а разве давали ему нормально жить? Только 15 июля 1967 года Николай Рубцов, уже будучи членом Союза писателей РСФСР, написал заявление о предоставлении ему жилой площади в г. Вологде. Интересна его приписка на этом заявлении товарищам из Вологодского обкома партии: «В заключение хочется сказать, что меня вполне бы устраивала и радовала жизнь и работа в г. Вологде».
|
Юрий Воронов. Зимний пейзаж. Вологда. |
Николая Рубцова это бы, конечно, устраивало, но правомерен вопрос: а что, раньше в Союзе писателей Вологодской области не ведали, как он живёт в старом разваливающемся доме в далёкой Николе; временно работает заведующим клубом, а оставшись без работы, в силу необходимости собирает морошку и грибы, чтобы как-то просуществовать, – и так несколько лет? Разве сложно было трудоустроить известного поэта в промышленной Вологде? А может, были какие-то «подводные камни», которые называются просто творческими распрями или завистью? Подобное, увы, не новость в литературных и других богемных кругах.
Скитальческая жизнь Рубцова всё больше углубляла трагическое несоответствие между его внешностью и внутренним миром. Наталкиваясь на непонимание как со стороны официальных лиц, так и порой со стороны своих родственников и друзей, он стал жить только стихами.
Вспомните: «В горнице моей светло. / Это от ночной звезды». Мир Рубцова был весь в стихах – от ночной звезды. И пусть он напоминает сон, но этот мир поэта никто не мог разрушить, никто не мог на него посягнуть.
Но вернёмся во времени назад. После Николы была поездка в Рижское мореходное училище, однако по возрасту его просто не допустили к экзаменам. Пришлось поступить в Тотемский лесотехнический техникум. Юношу Рубцова так описывает В. Укадышев, работавший журналистом в районной Тотьме: «Это был тихий, открытый добру парнишка, держался он возле рослых и крепких ребят. Был исключительно впечатлительным, краснел, если слышал бранные слова. А потом неожиданно для всех бросил техникум и укатил в Архангельск искать морской доли».
А доля оказалась нелёгкой. Николай стал работать подручным кочегара на «старой калоше» – тральщике РТ-20, которым командовал известный на Севере капитан А.И. Шильников. Было тогда Рубцову всего 16 лет, и напоминал он юного героя из морских рассказов Джека Лондона. Всю вахту он бросал уголь, уставал неимоверно. Но зато – какое доброе стихотворение нам подарил Рубцов-мореплаватель:
Я весь в мазуте,
Я весь в мазуте,весь в тавоте,
Зато работаю в тралфлоте!
А завершается оно совсем оптимистично:
Я, юный сын морских факторий,
Хочу, чтоб вечно шторм звучал.
Чтоб для отважных вечно – море,
А для уставших – свой причал…
Николай Рубцов выбрал своё море – поэзию, и в ней он не искал причал, несмотря на вечный шторм в его жизни.
Новая попытка учиться в Горном техникуме не дала результата, и по вызову брата он уезжает в Ленинград. Здесь пришла настоящая любовь к простой девушке Тае Смирновой, жившей в посёлке с красивым названием Приютино, где располагался большой артиллерийский полигон. Когда-то здесь была дача нашего знаменитого баснописца И.А. Крылова, который с 1812 по 1842 годы служил в Императорской публичной библиотеке (ныне Российская Национальная библиотека). Крылов из этих мест добирался на службу пешком, по прямой это было около 10 км.
Николай Рубцов работал слесарем на артиллерийском полигоне, а по вечерам со своими друзьями ходил на танцы в приютинский парк. В своих воспоминаниях он писал: «Вечером придём с ребятами, девок ещё ни одной нет. Я начинаю на гармошке играть, чтоб Тайка слышала».
Я уже отмечал его хорошую игру на баяне и умение петь. Мне кажется, что почти все великие поэты были одарены музыкальностью. Любимый мною Лермонтов играл на скрипке и даже пел некоторые арии.
|
Евгений Соколов. В минуты музыки. Поэт. 1986 |
Потом была служба на Северном флоте. Хочется привести воспоминания В. Каркавцева о молодых призывниках, которые осенью 1955 года стояли на архангельской пристани, где какой-то музыкальный старик играл им на баяне что-то весёлое. Однако Рубцов попросил его сыграть «Полонез Огинского». Дед с удивлением посмотрел на него и с душой сыграл этот щемящий реквием расставания. И все притихли в толпе будущих военных моряков, как будто сердца их вторили аккордам бессмертной музыки. Возможно, уже тогда в душе молодого поэта рождались эти великие строки:
В минуты музыки печальной
Я представляю жёлтый плёс,
И голос женщины прощальный,
И шум порывистых берёз,
И первый снег под небом серым
Среди погаснувших полей,
И путь без солнца, путь без веры
Гонимых снегом журавлей…
Давно душа блуждать устала
В былой любви, в былом хмелю,
Давно понять пора настала,
Что слишком призраки люблю.
Но всё равно в жилищах зыбких –
Попробуй их останови! –
Перекликаясь, плачут скрипки
О жёлтом плёсе, о любви.
И всё равно под небом низким
Я вижу явственно, до слёз,
И жёлтый плёс, и голос близкий,
И шум порывистых берёз.
Как будто вечен час прощальный,
Как будто время ни при чём…
В минуты музыки печальной
Не говорите ни о чём.
Написано это в 1966 году. А в далёком 1955 году душа молодого матроса уже чувствовала перекличку с будущим временем, которое выплеснет ноты «Полонеза Огинского» печальной музыкой стиха. Быть может, тот безвестный пожилой баянист зажёг в сердце Николая Рубцова нетленные искры музыкальности звука и слова.
Николай Рубцов был настоящим защитником Родины, и необходимо отметить, что именно на флоте он почувствовал себя поистине счастливым. Романтика службы и моря откладывалась в строках стихов, ещё не во всём совершенных, шла незаметная работа по становлению будущего поэта. Здесь впервые он стал посещать флотское литературное объединение при газете «На страже Заполярья». Как утверждает Валентин Сафонов, знаменитое рубцовское «Стукнул по карману – не звенит» появилось именно в годы участия Николая в этом литературном объединении. Атмосфера была поистине творческая и откровенная. Впервые во флотском альманахе были напечатаны стихи Рубцова. Первые написанные стихи, первая их публикация, первый сборник стихов – это всегда радость души для любого поэта. Пришла она и к Николаю Рубцову.
|
Но не обходилось и без конфузов. Когда было напечатано его стихотворение «Берёзка на Севере», в подражание Рубцову пришли сотни вариантов на эту тему от разных авторов. Поэтому редакция альманаха была вынуждена написать пародию с припиской: «Берёзка заполярная» – Н. Рубцову и прочим поэтам посвящается, воспевающим заполярную берёзку (список бесконечен)». После публикации этой пародии любители берёзки куда-то исчезли, а стихи Рубцова стали песней, музыка к которым родилась где-то на кораблях Северного флота, – и разнеслась она по свету. Валентин Сафонов слышал её много лет спустя в гостинице «Буковина» в городе Черновцы на Западной Украине. Вот так в народе без официальных представлений начали жить песни Николая Рубцова.
Всё же лучшее ещё должно было состояться. После демобилизации Рубцов приехал в Ленинградскую область к брату, а затем – в Ленинград, где, как он писал, стал работать на Путиловской заводе. Это особая страница в жизни поэта, и я не могу согласиться с Н.М. Коняевым, который утверждает, что Рубцов не стал своим в кругу Ленинградских поэтов. Думаю, наоборот, как поэт он был услышан именно в Ленинграде и именно теми, кто жил поэзией и по-настоящему оказал Рубцову помощь.
Знакомство с Глебом Горбовским, Иосифом Бродским и другими тогда уже известными поэтами приобщало его к вечно манящей тайне поэзии. Важной вехой стала встреча Николая Рубцова с Борисом Тайгиным. Именно Тайгин принял самое непосредственное участие в подготовке и издании первого сборника поэта «Волны и скалы», где было помещено 38 стихотворений Рубцова. Об этом сам Борис Тайгин подробно рассказал в своих воспоминаниях «Ленинградский год Николая Рубцова».
24 января 1962 года в Доме писателя на ул. Воинова, д. 18 (в бывшем особняке графа Шереметева) Николай Рубцов в своём знаменитом шарфе на шее и вошёл в круг ленинградских поэтов. Слушали его, пожалуй, внимательнее других, потому что чистое русской слово не могло оставить равнодушными присутствующих в зале.
|
Многие в тот зимний вечер 1962 года полюбили поэта за морской цикл стихов. Но Рубцов – поэт разнообразный, в его творчестве бок о бок соседствуют стихи «О Фёдоре Достоевском», посвящённые другу Глебу Горбовскому, человеку похожей судьбы, и тут же – известное ироническое, написанное летом 1961 года:
Эх, коня да удаль азиата
Мне взамен чернильниц и бумаг, –
Как под гибким телом Азамата,
Подо мною взвился б
Подо мною взвился баргамак!
Как разбойник,
Как разбойник,только без кинжала,
Покрестившись лихо на собор,
Мимо волн Обводного канала
Поскакал бы я во весь опор!
Мимо окон Эдика и Глеба,
Мимо криков: «Это же – Рубцов!»,
Не простой,
Не простой,возвышенный,
Не простой,возвышенный,в седле бы –
Прискакал к тебе в конце концов!
Но, должно быть, просто и без смеха
Ты мне скажешь: – Боже упаси!
Почему на лошади приехал?
Разве мало в городе такси? –
И, стыдясь за дикий свой поступок,
Словно Богом свергнутый с небес,
Я отвечу буднично и глупо:
– Да, конечно, это не прогресс…
В Ленинграде Рубцов стал своим, именно здесь в 1960 году родилась первая редакция гениального творения поэта[2]:
Взбегу на холм
Взбегу на холми упаду
Взбегу на холми упадув траву,
и древностью повеет вдруг из дола.
Засвищут стрелы, будто наяву.
Блеснёт в глаза
Блеснёт в глазакривым ножом монгола.
Сапфирный свет
Сапфирный светна звёздных берегах
и вереницы птиц твоих,
и вереницы птиц твоих,Россия,
затмит на миг
затмит на мигв крови и жемчугах
тупой башмак скуластого Батыя!..
И вижу я коней без седоков
с их суматошным
с их суматошнымкриком бестолковым,
мельканье тел, мечей и кулаков,
и бег татар
и бег татарна поле Куликовом…
Россия, Русь –
Россия, Русь –куда я ни взгляну!
За все твои страдания и битвы –
люблю твою,
люблю твою,Россия,
люблю твою,Россия,старину,
твои огни, погосты и молитвы,
твои иконы,
твои иконы,бунты бедноты,
и твой степной,
и твой степной,бунтарский
и твой степной,бунтарскийсвист разбоя,
люблю твои священные цветы,
люблю навек,
люблю навек,до вечного покоя…
Но кто там
Но кто тамснова
Но кто тамсновазвёзды заслонил?
Кто умертвил твои цветы и тропы?
Где толпами
Где толпамипротопают
Где толпамипротопаютони,
там топят жизнь
Там топят жизнькровавые потопы…
Они несут на флагах
Они несут на флагахчёрный крест!
Они крестами небо закрестили,
и не леса мне видятся окрест,
а лес крестов
а лес крестовв окрестностях России…
Кресты, кресты…
Я больше не могу!
Я резко отниму от глаз ладони
и успокоюсь: глухо на лугу,
траву жуют
траву жуютстреноженные кони.
Заржут они,
Заржут они,и где-то у осин
подхватит эхо
подхватит эхомедленное ржанье.
И надо мной –
И надо мной –бессмертных звёзд Руси,
безмолвных звёзд
безмолвных звёздсапфирное дрожанье…
По прочтении этой первой редакции стихотворения не покидает ощущение, что поэт хотел продолжить его, написать ещё о чём-то, призвать нас к чему-то. И вот во второй редакции мы читаем:
Россия, Русь! Храни себя, храни!
Смотри, опять в леса твои и долы
Со всех сторон нагрянули они,
Иных времён татары и монголы.
О ком писал поэт в новой редакции бессмертного стихотворения? Задаю себе этот вопрос и чувствую в нём великое провидение великого поэта о России сегодняшнего дня: «Россия! Русь! Храни себя, храни!» Предостережение это нам, ныне живущим, из тех 1960-х годов, обращённое Николаем Рубцовым в XXI век, когда в Россию действительно со всех сторон нагрянули они, «иных времён татары и монголы». Думаю, именно так мыслил великий поэт.
|
Обобщая сказанное выше, постараемся ответить на вопрос, до сего времени порождающий споры: «Какое значение в творчестве Николая Рубцова имел ленинградский период жизни поэта? Если бы не его друзья из литературного объединения «Нарвская застава», оказавшие ему прямую помощь в создании первого сборника стихов «Волны и скалы», не его признание среди поэтов Ленинграда, – то смог бы Рубцов двинуться дальше по трудной тропе творчества, поступил бы он в Литературный институт и был бы вообще известен?»
Уверен, что ленинградский период жизни Николая Рубцова – важнейший этап в его творчестве. Именно здесь он сделал заявку на великое будущее и с помощью своих ленинградских друзей вошёл в большую литературу. Я не собираюсь умалять огромной помощи Вадима Кожинова и Феликса Кузнецова – товарищей по совместной жизни в Москве во время учёбы в Литературном институте, не принижаю роль Владимира Максимова, который, являясь членом редколлегии журнала «Октябрь», поместил подборку стихов в этом журнале – настолько удачную, что ею впоследствии очень гордился Рубцов. И всё же по пальцам можно пересчитать тех, кто в Москве искренне принял участие в творческой судьбе талантливого поэта.
Что говорить, если даже знаменитая «Юность» поместила бледную и невыразительную (после своей редакции) подборку стихов, а ведь Рубцов уже был автором прекрасных русских стихов «Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны», «Видение на холме», «Тихая моя Родина», «Добрый Филя». К сожалению, именно в Москве Рубцова стали «тормозить», не давая ему развернуться в полный рост своего таланта. Более того, под ничтожным предлогом его вообще исключили из Литературного института, хотя он уже перешёл на третий курс, и даже руководитель его группы Н.И. Сидоренко не вступился за него. Ранее на одном из семинаров, где Рубцов отчитывался по своему творчеству, ему сделали замечание, что поэзия должна утверждать пафос жизни, а подражать Есенину и переходить на перепевы тем Блока – не задача советской литературы. Не больше и не меньше!
Думаю об этом – и охватывает меня печаль за слово русское, которое всегда устами великих своих поэтов трогало душу и затрагивало своим звучанием сердце и в котором жила печаль русского человека. Однако в 1960-е годы мало кто это понимал, потому и пришлось Николаю Рубцову долго-долго прозябать в своей неизвестной Николе и, несмотря ни на что, неприметно совершать свой поэтический подвиг, создавая всё новые и новые стихи. Читаешь их – и диву дивишься. Оторван от большой литературы, а всё пишет, пишет – и как!
Рискую повториться, но выскажу упрёк в адрес многих русских мужиков: не берегут они народные таланты. Те, кто окружали Есенина, Рубцова, Высоцкого и многих других гениев нашей культуры, – неужели не осознавали, что элементарное собутыльное пьянство губило этих людей? Наверное, приятно от захлёстывающего честолюбия прийти домой, похвастаться жене, что, мол, я пил с самим Рубцовым. И благоверная будто бы почувствует причастность её мужа, обыкновенного пьяницы, к великой поэзии. И расширяется цепочка порочного участия многих в постепенной гибели поэта. Так порою обидно за наш народ, за извращённое понимание великого, за отсутствие бережного отношения к этому великому, а оно ведь такое хрупкое! Но, несмотря ни на что, русский народ претендует на звание избранного, отмеченного Богом.
|
Эдуард Браговский. Николай Рубцов в Ферапонтове. 1999 |
Читаю письма Рубцова с Алтая – они перекликаются со сказанным выше. Приведу дословно строки из его письма Г. Горбовскому: «Особенно раздражает меня самое грустное на свете – сочетание старинного невежества с современной безбожностью, давно уже распространившейся здесь».
А ведь именно этот народ, нашу Родину Рубцов любил неподдельно, с искренностью души русского человека:
Тихая моя Родина!
Ивы, река, соловьи…
Мать моя здесь похоронена
В детские годы мои.
– Где же могила, не видели?
Сам я найти не могу. –
Тихо ответили жители:
– Это на том берегу.
Тихо ответили жители,
Тихо проехал обоз.
Купол церковной обители
Яркой травою зарос.
Там, где я плавал за рыбами,
Сено гребут в сеновал:
Между речными изгибами
Вырыли люди канал.
Тина теперь и болотина
Там, где купаться любил…
Тихая моя родина,
Я ничего не забыл.
Новый забор перед школою,
Тот же зелёный простор.
Словно ворона весёлая,
Сяду опять на забор!
Школа моя деревянная!..
Время придёт уезжать –
Речка за мною туманная
Будет бежать и бежать.
С каждой избою и тучею,
С громом, готовым упасть,
Чувствую самую жгучую,
Самую смертную связь.
Датировано это стихотворение 1964 годом. До трагической смерти ещё оставалось семь лет жизни в стихах, семь тяжёлых лет борьбы с самим собой. И всё-таки, невзирая на наносы литературных сплетен, порою основанных на несуразных выходках самого поэта, можно с уверенностью сказать, что в груди Николая Рубцова билось чистое сердце русского человека с тонкой душой, каждое неосторожное прикосновение к которой так её ранило, что боль не проходила долго-долго. И безысходность от этого в последнее время мучила его тело пагубной страстью.
|
Владислав Сергеев. Тихая моя Родина. 1986 |
В завершение своих размышлений приведу выдержки из письма В.И. Астафьева поэтессе Н.А. Старичковой, которая хорошо знала Николая Рубцова:
«Уж очень много нагорожено вокруг личности и необычной смерти Рубцова. Поскольку и то, и другое мало кому доступно, личность-то загадочней и крупнее времени и окружения, то и уподобляют поэта, его дела и содержание души чаще всего себе подобной – и из страдающей, грустной души выстраивают душонку мятущуюся и ничтожную.
Пишут чаще всего те, с кем он собутыльничал, при ком вольничал, кривлялся и безобразия свои напоказ выставлял. Люди-верхогляды, «кумовья» по бутылке и видели то, что хотели увидеть и не могли ничего другого увидеть, ибо общались с поэтом в пьяном застолье, в грязных шинках и социалистических общагах. Им и в голову не приходит, что он не писал, а «сочинял» стихи, и «стихия» эта органична, тайна глубоко сокрыта от глаза. Вы точно заметили, каким он аккуратным почерком без помарок писал стихи, а он их и не писал, он их записывал уже сложившиеся, звучащие в сердце. Он при мне однажды в областной библиотеке на вопрос: «Как вы пишете стихи?» – ответил: «Очень просто, беру листок бумаги, ставлю вверху Н. Рубцов и столбиком записываю», – и помню, что хохоток раздался, смеялись не только читатели и почитатели, но и поэты, присутствующие при этом. Смеялись оттого, что им эта стихия и тайна таланта дана Богом не была. Они и не понимали поэта, бывало, и спаивали его, бывало, и злили, бывало, ненавидели, бывало, тягостно завидовали. И мало кто по настоящему радовался.
Скульптор В.М. Клыков изваял памятник Сергию Радонежскому. В середину его, будто матери, поместил он ангелочка-ребёночка. Вот я всегда мысленно сравнивал Николая Рубцова с фигурой Радонежского – сверху непотребство, детдомовская разухабистость от дозы выпитого, переходящая в хамство и наглость, нечищенные зубы, валенки, одежда и бельё, пахнущие помойкой, заношенное пальтишко, а под ним, в серёдке, под сердцем таится чистый-чистый ребёнок с милым лицом, грустным и виноватым взглядом очень пристальных глаз – этот мальчик и «держал волну», охранял звук в раздрызганном, себя не ценящем, дар свой, да не свой, Богом данный, унижающем чистый тон. Душу, терзаемую самим творцом, как мог ручонками слабыми удерживал и ещё бы с десяток, может, и другой лет сохранял России поэта, посланного прославлять землю свою, природу русскую и людей её, забитых и загнанных временем в тёмный угол».
Хочу добавить лишь одну маленькую деталь к словам великого писателя. Когда Николай Рубцов умирал (я не хочу говорить об убийстве), со стола упала икона Николая Чудотворца и разбилась надвое. Будто бы раздвоилась душа человека – и чёрная её часть осталась на Земле, а светлая, та, что творила поэзию, полетела в небеса, и плывёт она над огромной Родиной, которая зовётся Россией.
Примечания:
[1] Цитаты из текстов поэта (за исключением «Видения в долине») даются по изданию: Н.М. Рубцов. Собрание сочинений в трёх томах.– М.: Терра, 2000.
[2] Стихотворение «Видения в долине» даётся по изданию: Николай Рубцов. Волны и скалы.– СПб., 1998.